не подозревая, что на железнодорожном мосту, расположенном примерно в трехстах километрах южнее складского ангара Хромого Абдалло, все уже закончилось. Рыжий Мишка Ежов и его друг Витька-Страшила в этот момент бежали со всех ног, не разбирая дороги, куда глаза глядят, прочь от моста, под которым, запрудив неглубокую речку, чудовищной грудой исковерканного металла лежал сошедший с рельсов грузовой состав.
Борис Шестаков, или майор Боря, как за глаза называл его едва ли не весь личный состав части, от командира до последнего новобранца, жестом отстранил уже открывшего рот для молодцеватого рапорта часового и толчком распахнул белую с матовым стеклом в верхней части дверь палаты. В узком помещении, до самого потолка выложенном пожелтевшим от времени, растрескавшимся кафелем, стояла всего одна железная койка. Окно с матовым стеклом было забрано прочной решеткой; в углу, вне пределов досягаемости лежавшего на койке человека, стоял простой тяжелый табурет, выкрашенный облупившейся белой краской.
На кровати лежал плотный, не первой молодости мужчина, чье смуглое и обветренное лицо сомнительно украшали черная с проседью борода и старый, неправильно заживший шрам, наискосок пересекавший губы. Левую половину лица закрывала белоснежная марлевая повязка: стараниями старшего сына Виссариона Агжбы, Григория, Железный Мамед теперь получил полное право именоваться Одноглазым – его левый глаз выскочил из орбиты от молодецкого удара прикладом по черепу. Ударь Григорий Агжба чуточку сильнее, и пророчество майора Шестакова сбылось бы – Железный Мамед сделался бы мертвым Мамедом, и толку от него, мертвого, не стало бы никакого.
Запястья Аскерова охватывали две пары наручников, прикрепленных к железной раме кровати. Вряд ли это создавало для него дополнительные удобства, но здесь, в госпитале, это никого особенно не волновало – никого, кроме самого Аскерова, разумеется. Входя в палату вслед за Шестаковым, Глеб Сиверов вспомнил, как в самый первый день своего пребывания здесь, едва придя в себя и еще не до конца разобравшись в ситуации, Железный Мамед вздумал пожаловаться на наручники врачу. Хирург, подполковник медицинской службы, прошедший все горячие точки, начиная с Афганистана, оскалив в ласковой улыбке крупные железные зубы, проникновенно ответил: «Надежно зафиксированный пациент не нуждается в анестезии». Затем, повернувшись к Аскерову спиной, добрый доктор затеял с присутствовавшим здесь же Глебом громкую и оживленную беседу о том, что клятва Гиппократа в наше время морально устарела и что в нее следовало бы внести дополнительные пункты, разрешающие врачам не лечить военных преступников, а ставить на них медицинские опыты. Слушая его, Аскеров презрительно кривил обезображенные шрамом губы, но на наручники с тех пор не жаловался: до него наконец-то дошло, где он, как сюда попал и какие чувства испытывают к нему окружающие.
При воспоминании о том, как сюда попал Мамед Аскеров, по прозвищу Железный Мамед, по спине у Глеба опять забегали мурашки. В тот момент