дорога с милю шла вверх к постоялому двору «Белый олень». Здесь Хивел Передир жил на одиннадцатом году своей жизни, в лето девятьсот десятое от Артуровой Победы, тысяча девяносто пятое от основания Константинова града. В тот ранний мартовский вечер Хивел стоял на римской дороге под «Белым оленем» и был римским кесарем.
Поля – его безграничные владения – расстилались внизу, разделенные деревьями, которые с высоты казались пушистыми комочками на зелено-коричневом лоскутном одеяле. Воды Конуи змеились широкой, нашитой на ткань лентой. Мартовский воздух пах торфом, сыростью и больше ничем, кроме собственной холодной чистоты на острой кромке весны.
Место, где стоял Хивел, звалось Пен-и-Гаэр, Голова Крепости. Крепость существовала еще до того, как пришли легионы, однако от ее строителей тоже остались лишь камни: отрезки стены и вала. И острые глыбы, врытые рядами на подступах к холму.
Хивел стоял на дороге и повелевал камнями. Бойцы бессмертные и бесстрашные, подобно легендарным воинам, выросшим из зубов дракона, они остановят и рассеют любой натиск. Тогда, по знаку Хивела, его конница на всем скаку вылетит из Каэрхуна и обрушится на бегущего врага, щадя лишь знатных ради выкупа и триумфа. Его военачальники в золоте и пурпуре, на белых конях, пригонят к нему родовитых пленников, крича: «Передир! Передир!», дабы все знали, кто здесь победитель…
Чуть выше по дороге торчала каменная веха. Надпись на ней наполовину стерлась, и Хивел не знал латыни, но мог прочесть имя CONSTANTI. Константин. Император. Основатель Прекрасного града. А теперь и бог, как Юлий Цезарь, как Артур, король Британии. Проходя мимо вехи, Хивел обычно проводил пальцами по резным буквам, трогал божий образ.
Три года назад, в майские календы, он камешком из пращи оглушил воробья и, связав тому крылья, отнес его к вехе. Всю дорогу воробей трепыхался под рубахой, а когда Хивел положил его на землю, вдруг застыл, словно чего-то ждал. Ножа у Хивела не было, а убивать птицу голыми руками он побоялся. К тому времени, как ему удалось разыскать два плоских камня и выполнить задуманное, он забыл, о чем хотел помолиться.
Сейчас облака проплывали перед низким солнцем, по земле бежали их тени. Река то темнела, то вспыхивала серебром. Стоячие камни будто двигались, приветственно ударяя копьями в щиты. Забыв про воробьев, Хивел направлял свои когорты как воин, царь и бог.
Пока не заклубилась пыль и в его грезу, блестя сталью, не вступили люди – настоящие воины на дороге к постоялому двору. Хивел смотрел и слушал, зная, что если не шевелиться, его могут не заметить. Он различил скрежет алебард по каменным плитам, поступь обутых ног, звон волочащихся цепей. Ветер донес до него голоса, не отдельные слова, только ритм: английские голоса, не валлийские. Когда воины преодолели последний поворот, Хивел различил их эмблемы. Тогда он повернулся и побежал к воротам «Белого оленя». Во дворе пес поднял голову, напрасно ожидая, что его погладят; с застрех вспорхнули воробьи.
В трапезной под гнутыми стропилами было темно, в воздухе висел торфяной дымок. Дафидд, хозяин постоялого двора, возился у огня, а Глинис, красивая служанка, вытирала кружки. Оба подняли голову, Глинис с улыбкой, Дафидд – без.
– Ну, милорд северянин, давай-ка сюда!