прочих официантов, метнулся к ним, усадил за свой стол: кавказцы в те годы жили широко и на чаевые не скупились.
– Что пить будем? – ласково спросил халдей.
– Все, дорогой, пить будем. Неси! – ответил Шовхал.
Он прилетел утром, чтобы подписать договор с издательством «Советский писатель» на книжку стихов, из которых половину перевел Вовка, делавший это с бесперебойной лихостью. Допустим, попадался ему такой подстрочник:
Я стою на горе (скале),
Смотрю, как внизу (в долине)
Стройная девушка (пери)
Умывается (ополаскивается) в реке…
Через пять минут перевод уже готов:
Смотрел с крутого берега
Я, весь изнемогая,
Как мылась в струях Терека
Черкешенка нагая.
Автор был в восторге от Вовиных переводов, денег не жалел, угощал щедро, да и сам пил не по-мусульмански много и жадно, время от времени прося Шлионского:
– Вова, прочти!
– Сначала ты! – отлынивал тот.
Горец хмурился, его лицо становилось жестоко-устремленным, как перед набегом на гяуров, и он взрывался ритмичными гортанными звуками, вроде тех, что издает поперхнувшийся человек. Это длилось минут пятнадцать. Все слушали, удерживая на лице тоскливый восторг, как на концерте в консерватории.
– Теперь ты, Вова!
– Это какой стих-то?
– «Тайна сакли».
– Ах, тайна… – Шлионский задумался, вспоминая наструганные переводы, и завыл:
Я сбросил бурку и кинжал,
А ты сняла мониста.
Я к газырям тебя прижал…
– …Я к газырям… прижал… прижал… – Он спьяну забыл строчку.
– Под песню гармониста… – подсказал я.
– Хороший рифма! – зацокал горец.
– Гога, ты гений! – вскричала дама в красном, перевешиваясь с Шовхала на меня.
Все засмеялись и выпили.
Лишь к вечеру мне удалось вырваться из приторной трясины восточного застолья. Весь, как в тине, в цветистых тостах, клятвах вечной дружбы и взаимных славословиях, я нетвердо улизнул из ресторана, обещав горцу стать его личным переводчиком. Отдавая мне куртку, немногословный Данетыч покачал лысой головой, молча осуждая мою нетрезвость. Он считал, что для комсомольского вожака я пью слишком много.
– Газету принесли? – деловито спросил я.
– Вон, – ветеран с раздражением кивнул на своего напарника, как раз продававшего экземпляр «Стописа» лоху, пришедшему на авторский вечер поэта-песенника Продольного.
Напарник сетовал, что у него, как обычно, нет сдачи с десяти копеек. Покупатель махнул рукой – не мелочиться же в таком уважаемом месте. Звали второго гардеробщика Виталий Прохорович, он намекал, что свою