Здание общежития – ночь
Когда они вышли из лифта, вестибюль был пуст. Как и припорошенный снегом квадрат двора, который они пересекали по пути на парковку. Несмотря на приход зимы, некоторые окна верхних этажей были открыты, и оттуда доносились знакомые звуки университетской жизни. Смех. Писк одной из печально известных в «Олифанте» ненадежных микроволновых печей. Музыка играла громче, чем позволяли правила общежития. Чарли узнала песню. Siouxsie and the Banshees[3]: «Kiss Them for Me».
Мэдди любила эту песню.
Они вышли со двора и остановились у тротуара; Робби бросил чемоданы рядом с уличным фонарем, где была назначена встреча.
– Полагаю, это здесь.
Чарли готовилась к очередному разговору, который они вели уже дюжину раз. Она уверена, что ей нужно уехать? Может, все-таки есть хоть малюсенькая вероятность, что она продержится до конца семестра?
Ее ответ каждый раз бывал одним и тем же. Да, она должна уехать. Нет, она не может ждать конца семестра. Было время, вскоре после смерти Мэдди, когда она думала, что такой сценарий возможен.
Больше нет. Теперь Чарли с глубокой уверенностью сознавала, что ей нужно убираться к черту из этого места.
Она перестала ходить на занятия, перестала общаться с друзьями, поставила крест на всех аспектах своей прошлой жизни. Словно нажала на тормоза своего существования. Теперь пришло время начинать двигаться, даже если это движение на самом деле не что иное, как бегство.
К его чести, Робби не стал предпринимать последней отчаянной попытки уговорить ее остаться. Чарли подозревала, что сильно измотала его. Теперь оставалось только одно – попрощаться с ним.
Робби наклонился, чтобы поцеловать ее, и крепко обнял. Заключенная в его объятья, Чарли ощущала себя виноватой за принятие решения, вызванное еще одним, совсем другим, куда более сильным чувством вины. Получилась русская матрешка раскаяния. Чувство вины, вложенное в чувство вины за разрушение ею того единственного, что пока уцелело.
– Мне очень жаль, – сказала она, удивленная заминкой в собственном голосе, которую ей пришлось проглотить. – Я знаю, это тяжело.
– Тебе гораздо хуже, – ответил Робби. – Я понимаю, для чего нужен этот отъезд. Мне следовало бы понять это раньше. Очень надеюсь, что время все расставит по местам, и, когда начнется весенний семестр, ты будешь готова вернуться ко мне.
Когда Робби посмотрел на нее своими огромными карими глазами, Чарли вновь испытала укол вины. Глаза Бэмби – так называла их Мэдди. Такие выразительные и душевные, что Чарли не могла не быть загипнотизирована ими при первой же встрече.
И хотя она подозревала, что первая встреча была, вероятно, самой заурядной, воспоминания о ней походили на эпизод классической романтической комедии. Это случилось в библиотеке: она – второкурсница, к середине семестра под завязку накачанная диетической колой и стрессом, а Робби – возмутительно красивый аспирант первого курса, просто искавший место, чтобы сесть.