ориентируясь в темноте, он обогнул углы старых лабораторных установок и вытянул на некое подобие света всё ту же девушку «с архитектуры».
Колбасина та в темноте не признала, опять спрашивала, как зовут, ругала шкаф и скелет, хотя, строго говоря, их там и в помине не было. Она забрала многострадальный текст и ушла. Сказала напоследок, что зря написали столько: войдет только пять строк. Колбасину было непонятно, почему пять, а не три или больше. Но спросить он постеснялся.
В день юбилея Колбасин подошел к новому стенду в фойе, долго разглядывал его. Найдя свою кафедру, оглянулся и погладил рукой оргстекло. Прочитал, ни одного слова из своих пяти листов машинописного текста не нашел, рассердился и пошел в зал.
Зал, как и весь главный корпус, – сталинской архитектуры. Неоклассическая лепнина с серпами и молотами, знаменами и звездами, как во всех дворцах и «храмах культуры» этой эпохи. Стены изумрудно-зеленые, портьеры бордовые. Под немыслимо витиеватым потолком – огромная люстра из «папье-маше», украшенная уральскими камнями, хрустальными подвесками и шарами ламп. Обитые кожзаменителем стулья сколочены в тесные ряды. Их конструкция напоминает стоящих на коленях людей, сцепившихся локтями друг с другом, опустивших головы.
Актовый зал был похож на улей. Женщины в праздничных трикотажных платьях с люрексом, кое у кого с мехом. Улыбки, нарисованные черным карандашом глаза, праздничные «халы». «Много незнакомых лиц, – отметил Колбасин, – наверное, гости». Пришло много своих, даже слепой профессор Коляда, философ, со своей пожилой секретаршей и другом-баяном, который в футляре стоял в проходе, и все об него запинались. Профессор держал футляр рукой, которая дергалась в зависимости от наплыва проходящих мимо. Прибыли даже «филиальщики» – преподаватели из филиалов вуза, бывшие выпускники и активисты, ныне важные персоны – коммерсанты и директора.
В президиуме шумно – ректор встречает и рассаживает гостей. Рядом с ним за столом сытый мужчина в поблескивающем костюме по-хозяйски распластался между графином и цветами, непрерывно жестикулируя пальцем в направлении зала, одергивает ректора. В зале у входов образовалась давка – не хватает мест. Женщины стоят в проходах и по краям. Телевидение наладило камеры и прожекторы. Президиум, наконец, расселся, и началось.
Колбасину, сидевшему на задворках, было плохо видно и ничего не слышно из-за неутихающей неразберихи с местами. Но наводить порядок никто не собирался. Он часто оглядывался назад в поисках людей с повязками, дежурных, и заметил, что в ряду сзади какой-то «не наш» мужик шепчет на ухо нахалке «с архитектуры». Она улыбалась и спрашивала, будут ли фокусы. Весь часовой доклад проректора об успехах института и его людях Колбасин боролся с собой, желая их приструнить, но стеснялся. Потом на трибуну вышел популярный веселый ректор, распростер руки к залу, поприветствовал всех:
– Нас уже полмиллиона повсюду, здесь и там, в администрации города – кивок в президиум. Вальяжный мужик в блестящем расцвел, ковырнул