тебе историю Кармен. Самую печальную историю на свете…
Я не считал историю Кармен печальнее истории моей матери, но и на этот раз не стал возражать.
– Я знаю о Кармен, па. И о маме, певшей у окна… – сказал я так мягко, как только мог. Я не собирался упрекать отца. Просто хотел ему дать понять: я ничего не забыл.
– Я не сомневаюсь, что ты помнишь. Но я столько передумал о твоей матери… Может быть, эта девочка… эта Эстер… У твоей матери не получилось стать известной певицей. Мне хотелось бы, чтобы это удалось Эстер.
При упоминании ее имени отец даже не взглянул на меня, а взял кофейник и налил мне чашку.
– Папа… – начал я, но он опять завел свою шарманку.
– Я сидел вот здесь, – указал он лопаточкой на стол, – тихо и спокойно. А она распахивала окно и начинала петь. Все знали Джулиану Ломенто!
Отец всегда произносил имя матери так, словно она была известной певицей-сопрано и выступала в настоящей опере. Он никогда не называл ее девичьей фамилией. Всегда подчеркивал свои права на нее.
– Я до сих пор вижу – ясно как день, – как она поет вон там. – Отец указал на крошечную пожарную лестницу и занавески, трепетавшие по обе стороны окна.
Это были не те шторы, которые висели на окне при жизни мамы. Когда я был маленьким, отец нанимал домработницу. Она приходила раз в неделю, прибиралась и заполняла холодильник приготовленной едой. Каждые два месяца она стирала те шторы и утюжила их, пока они совсем не износились. В конце концов отец сам их снял, но не выбросил. Они до сих пор лежали, сложенные, в нижнем ящике его стола. Я подошел к окну и закрыл его. Отец не протестовал, его взгляд по-прежнему был устремлен вдаль.
– Джулиана могла делать со своим голосом то же, что делаешь ты с аккордами. Тебе передалась ее любовь к музыке. Только по-другому, – задумчиво констатировал он, буравя глазами стейки, которые жарил.
– А руки у меня твои, па! – пошевелил я пальцами, чтобы вернуть отца в настоящее. Он немного меня пугал.
– Да, – пробормотал отец. – На вид как мои. Не знаю, как ты умудряешься попадать ими по таким маленьким клавишам.
Он поставил на столе передо мной тарелку, взял еще одну для себя и опустился на стул точно так же, как делал это тысячи раз прежде. Более того. И я бы сделал для него то же самое. Наверное, раньше, очень давно, нас обхаживала мама, но мне это не запомнилось. А теперь мы с отцом делили хлеб вдвоем, сидя на тех же самых старых стульях за тем же обезображенным царапинами и рубцами столом. Я всегда сидел на своем месте, а отец на своем.
– Я виделся с Эстер Майн…
Я постарался выговорить эти слова ровным голосом, как будто они для меня ничего не значили, но при этом пристально наблюдая за отцом. Он бы и сам снова завел разговор о ней; вся эта история была немного странной. Глаза отца сверкнули и заглянули в мои, а руки замерли. Меня опять поразил возраст, отпечатавшийся на его лице.
– С Эстер Майн? – переспросил отец.
– Да, я виделся с ней. Па, она совсем не похожа на маму. Не понимаю, с чего ты это взял…
– Ты вернулся