через три дня работали в доме офицерского состава. Старорежимный дом с островерхой зеленой крышей. Скользко. Привязывались к трубе. Сбросили вниз временный полевой кабель, полевик. Вовка, стоя на балконе, пытался дотянуться, не вышло. Лег, просунул руку – никак. Кабель качнуло ветром. «Поймал!» – кричит Вовка. – «Молодец. Тяни!» – «Тяну!» – «Ну как?» – «Я застрял!».
Оказалось, чтобы дотянуться до полевика, он высунул вначале руку, потом плечо, потом голову, потом вылез почти по пояс. Задний ход дать не удалось. Мешали уши, противоходом они не складывались. Решетка кованая – как назло, старинная, с декоративной листвой. Ножовка по металлу оставила малозаметный след. Послали за автогеном. Накинули кошму, вырезали. Дали подзатыльник.
Заварили, закрасили. Вот и вечер.
Человек везде проходит как хозяин. Верю. Только уши мешают.
Симметричный ответ
Этот мир придуман стариками. Они седы, взлохмачены, неопрятны, суетливы, руки у них покрыты пигментными пятнами, они легко раздражаются и переходят на визг, полагая, будто имеют безусловное право вести себя так, как им заблагорассудится. Они устанавливают собственные правила и требуют их соблюдения.
Мне было лет двенадцать, когда я мучительно думал вот над чем: как бы изменился мир, если бы каждый взрослый был бы гарантированно обречен на битье, пощечины и унижения в старости?
Не можешь освоить новых пять слов английского – пошел в угол. Не бегаешь трусцой пятнадцать минут – будешь бит. Не можешь подтянуться – будешь перебирать гречку, развивать мелкую моторику, никого не волнует. Падаешь, пытаясь приседать сто раз в день – пошел в долгий тур по магазинам в поисках какой-то бессмысленной ерунды, которая тогда называлась дефицитом.
Отказываешься гулять перед сном – тебя гарантированно выпихнут из квартиры на час, даже под дождь. Переедаешь – разгрузочный день, только кефир, голодай. И хоть тут оборись, будет так, а не иначе.
Садизм взрослых должен им вернуться, думал я. Разумеется, это не воспитание, а месть. Может, именно месть могла бы остановить поколение советских уродов, требующих поступать исключительно согласно их представлениях о должном.
А они выкрутились. Они повсюду говорят об уважении старших. Они устанавливают свои нормы. Они устанавливают свою власть старейшин. И не в горных аулах, а посреди Москвы. Совет старейшин – была такая палата в Верховном Совете СССР, парламента.
Дожил – вот и вся твоя заслуга.
Страной управляли глубокие старики. Причем, в очень плохом состоянии, когнитивных техник тогда не было, медицина, помимо волшебной «кремлевской таблетки», была им плохим помощником.
В сорок лет я смотрел, как управление страной, городами и корпорациями стало переходить к молодым. Люди в 25—30 лет, имея за плечами хорошее образование, но отсутствие социального опыта, уверенно рулили. Хедхантеры, закрепляя установки начальника, жестко отсекали возрастных соискателей. Сорок лет – предельный возраст.