в которых различием между истинным высказыванием и положением дел пренебрегают. То есть Дж. Остин пытается соединить требование соответствия высказывания объективной действительности и конвенциональный характер введения высказывания в языковую игру [Austin 1962: 69]. Как можно видеть, «факт – что» является, по сути, только грамматическим удобством, вопрос же о соотношении понятий «истина» и «факт» отступает на второй план [Никоненко 2007].
Дж. Остин не считал, что «обычный язык» является верховным апелляционным судом во всех философских делах: «наш обычный запас слов воплощает все различения, которые люди сочли нужным установить на протяжении жизни многих поколений» [Austin 1957: 67]. Следовательно, ученый думал, что для практических повседневных дел, различия, содержавшиеся в обычном языке, более здравы, чем «любое различение, что мы с вами соблаговолим измыслить, посиживая днем в своих креслах» [Там же].
М. Блэк выступает с критикой особого статуса языка науки. Анализируя употребление научных высказываний, автор отказывается признавать наличие огромной разницы между научным и обыденным языками. Как и выражения обыденного языка, «принципы научного метода сами по себе рассматриваются как временные и подверженные дальнейшей корректировке» [Black 1954: 23]. В каждом научном и эпистемологическом высказывании можно увидеть метафорический смысл; и надо знать критерии употребления языка, чтобы иметь возможность его понять.
По М. Даммиту, напротив, мы не поняли бы «обыденной» фразы, как не понимаем незнакомый жаргон или диалект, если бы не смогли вскрыть стоящую за ней логическую форму. Он полагает, что критерии языка устанавливаются не как правила употребления, а как универсальные понятия определенной схемы. В этой связи правила языка зависят не от употребления слов, а от употребления понятий. Возражая Л. Виттгенштейну, М. Даммит считает, что анализ любого языка позволяет выйти на его семантику, даже если она скрыта под «пластами» обыденного употребления. Анализ языка может вести к созданию систематической теории значения, а не только к исследованию конкретных языковых игр [Dammett 1978: 445].
Постмодернистская философия видит в языке главный инструмент конструирования картины мира, утверждая, что то, что человек воспринимает как реальность, на самом деле – языковой образ, социально и лингвистически сконструированный феномен, результат наследуемой нами языковой системы. Но сам язык не есть продукт некоего высшего разума. Он – следствие человеческого опыта, прежде всего конкретного, телесного. Язык дает ключ, например, к изучению механизмов конструирования половой идентичности. Анализ структур языка позволяет получить информацию о том, какую роль играет гендер в той или иной культуре, какие поведенческие нормы для мужчин и женщин фиксируются в текстах разного типа, как гендерная принадлежность влияет на усвоение языка, с какими фрагментами и тематическими областями языковой картины мира она связана. Изучение языка позволяет также установить, при помощи каких лингвистических