воздух вливался в пропитанные лекарствами легкие и вместе с ним вливались бодрость и энергия в молодое, сильное тело, которому нипочем ранения.
– Не спеши, – Лена взяла Бориса под руку, погладив зачем-то рукав его шинели, наброшенной поверх больничного халата. – Расскажи лучше, как тебе видится жизнь после войны.
– Жизнь будет совсем другая, – проговорил Борис и замолчал. Он и не представлял, какою должна стать жизнь после войны, из его девятнадцати лет – три с половиной пришлись на войну.
Лена хотя и была старше его на пять лет, но и она не могла себе представить ту новую, неизвестную жизнь.
– Я думаю, что люди будут любить и беречь друг друга, – произнесла она выстраданную, видимо, в мыслях фразу.
– Да, наверное.
Они уже дошли до скамейки в конце аллеи, туда, где ветви деревьев сплетали свои густые лапы, создавая таинственный шатер.
– Посидим? – Лена потянула Бориса на покрытую мелкой снежной крупой скамейку.
Борис смахнул снег полой шинели, они уселись, тесно прижавшись друг к другу.
Сколько времени прошло неизвестно, Лена зябко поежилась и положила голову Борису на плечо. Потом спросила:
– Руки замерзли, можно, я у тебя погрею? – И, не дожидаясь ответа, сунула свою руку в распахнутый ворот его шинели.
Борис чувствовал, что Лена тянется к нему, это его приятно тревожило и волновало. Он обнял девушку за плечи. Она подняла голову от его плеча, прижалась щекой к его щеке, и он ощутил на своих губах ее теплые губы.
К ночи похолодало, и Борис с Леной заторопились к больничному корпусу. Они вошли в здание с черного хода, от двери которого у Лены оказался ключ. Она жила в маленькой комнатке, в блоке для служащих госпиталя. На развилке у длинного коридора постояли, целуя друг друга и все более разгораясь. Лена расстегнула шинель Бориса, распахнула больничный халат и обхватила руками его такое манящее, сильное тело. А Борис под теплой курткой Лены нащупал ее грудь и уже не захотел выпускать ее из своей ладони. Вместо того чтобы разойтись, они направились в коморку Лены, стараясь осторожно ступать по дощатому полу. Сердце Бориса взволнованно билось, уже почти год он не встречался с женщиной. Его молодое тело, отдохнувшее за время нахождения в госпитале от тягот и тревог войны (в окопах-то было не до женщин) требовало ласки, и томление, охватившее его, затмило все доводы разума. Тихонько войдя в комнату, они бросились в объятья друг друга, словно это был последний миг, дарованный им судьбой перед тем, как навсегда расстаться. Губы их слились, руки порхали, гладя и лаская тела и стаскивая мешающую одежду. Они почти не разговаривали, да и зачем нужны были слова, каждый знал мысли и желания другого, и рвался, и трепетал от прикосновений, и хотел быть ближе, ближе…
Они рухнули на железную односпальную больничную кровать, и она отчаянно заскрипела, не выдержав урагана страстей…
Холодный зимний рассвет нехотя вполз в окно, осветив разбросанную по полу