воду. Мысль о дочке не давала ей покоя. Наконец через несколько дней смогла выйти на улицу и медленно, пошатываясь, побрела к видневшемуся издалека больничному корпусу. В приемном покое ее попросили подождать. Вскоре к ожидающим вышла розовощекая, улыбчивая медсестра. Она начала сортировать находившихся в приемном покое людей. Дошла очередь и до Али.
– Как, вы сказали, фамилия?
Аля назвала и встала. Сестра долго проверяла что-то по спискам:
– Да, правильно, эта девочка умерла три дня назад.
Сестра произнесла эти слова легко и просто, как будто они ничего не значили, и она произносила их каждый день по нескольку раз.
– Этого не может быть, – Аля тяжело опустилась, просто рухнула на стул.
– Что вы мне говорите: «Не может быть». Ее и похоронили уже.
– Ну, пойдем, доченька, – мать гладила Алю по голове, – ну пойдем же.
Аля лежала на маленькой могилке и никуда не хотела идти. Она желала только одного – умереть. Шли вторые сутки, как она доковыляла сюда, упала лицом в свежую, влажную землю, обняла руками маленький холмик и решила, что никуда отсюда больше не уйдет. Жизнь кончилась…
Мать еле держалась на ногах от усталости и переживаний, Аля не реагировала на ее уговоры, а когда та попробовала ее поднять, резко и грубо оттолкнула ее.
Тогда мать сказала:
– Я скоро приду, – скорее для себя, потому что Аля ее не слышала, – принесу покушать.
День разгорался, в лесу, где находилось кладбище, просыпались птицы, солнышко припекало, но все это было не для Али. Черная ночь опустилась на ее разум, и глаза ее были закрыты.
– Эй, женщина, – грубоватый мужской голос словно вернул ее с того света, – ты что, ночевала тут?
Она попробовала открыть глаза и сквозь смежившиеся ресницы увидела половину человека, колеблющуюся в утреннем мареве. Наверное, почудилось…
– Женщина, очнись, ты заснула?
Аля открыла глаза, перед ней стоял мужчина, вернее, полмужчины сидело на какой-то доске с колесиками.
– Что так смотришь, ноги мне оторвало, вот теперь катаю сам себя.
Он криво улыбнулся, но глаза оставались серьезными. Такие глаза бывают у тех людей, у кого боль глубоко внутри запрятана. Теперь она рассмотрела его внимательнее: суровое, мужское лицо в шрамах, пилотка на голове, гимнастерка без погон, многочисленные ордена и медали на широкой груди.
– Вот приехал навестить своих – жену и дочку, кивнул на могилу рядом, – странно получилось, я на фронте четыре года отбухал и жив остался, а они здесь, в тылу, померли. – Он говорил, и ему неважно было, слушают его или нет, нужно было кому-то высказаться, открыться. – А у тебя кто тут?
– Дочка, – еле слышно прошептала Аля.
– Ну, что ж, живым – жить, ты молодая, красивая, нарожаешь еще.
Аля чувствовала, что попадает под обаяние этого сильного, грубоватого, но мужественного человека.
– Аленька, – из-за сосен показалась мать, – я поесть принесла.
– Во,