не давал никакой нагрузки своей лодыжке – ни унции веса, полный покой в течение четырех недель.
– Мы проследим, доктор, – заверила его Куми. – Папа теперь будет вести себя хорошо. Он уже получил урок, правда, папа?
Нариман не удостоил ее ответом. Доктор Тарапоре улыбнулся и сказал, что молчание – знак согласия.
Вечером динамичный палатный бой попросил дать отзыв о его работе. Он предупредил, что нарушает больничные правила, поэтому, пожалуйста, все должно храниться в тайне.
Нариман написал на больничном бланке, добытом расторопным боем, что мистер Ядав – старательный работник, он проявляет заботу о пациентах и добросовестно выполняет свои обязанности; что ему было приятно познакомиться с таким человеком и он желает мистеру Ядаву успеха в его дальнейшей деятельности.
Он изучил написанную страницу, отметив вихляющийся почерк. Буквы от начала к концу уменьшались, он не мог контролировать их размер. Что-то новенькое – надо полагать, очередной симптом паркинсонизма.
Бой пришел в восторг, не прочитав ни слова. Он взял дрожащую руку благодетеля в свои и долго не выпускал ее.
Утром перед выпиской к Нариману заглянул пожелать удачи мистер Рангараджан. Но пожилой бой с ночной смены больше не показывался, и Нариман пожалел, что не узнал его имя. Ничего, он будет его помнить как инкарнацию Вольтера.
Потом пришло время отправляться домой. Джал сел с ним в машину «Скорой помощи». Машина остановилась у перекрестка недалеко от больничных ворот, пропуская колонну демонстрантов.
– Что за партия? – поинтересовался Нариман.
– Бог его знает. Отсюда не прочтешь лозунги. БДП, Народная партия, коммунисты, социалисты – все одно и то же. Ты хорошо спал ночью?
Нариман ответил неопределенным движением руки. Дождались конца колонны и поехали дальше.
Нариман ожидал увидеть распахнутую дверь и Куми с подносом – цветы, киноварь и очищенный кокос. Но Джал отпер дверь своим ключом. Санитары внесли Наримана на носилках. Никакого ритуального подноса, никто не собирается совершать приветственный обряд.
– Куми нет дома?
– Она в храме огня. Молится за маму.
Конечно. Годовщина ее смерти. А он забыл.
– На обратном пути она должна купить для тебя судно, тазик и все остальное.
Нариман снисходительно относился к традициям парсов, связанным с днями рождения, навджоте, свадьбами, проводами в последний путь. Он никогда не придавал большого значения обрядам. Но отсутствие серебряного подноса болезненно задело его.
– Когда она вернется?
– Уже скоро. Тебе не нужно пока в клозет, да? Отдохни, а я поставлю тебе музыку.
С удовольствием лежа в собственной постели, Нариман подремывал под звуки шубертовского квинтета, пока его не разбудили приглушенные голоса.
– Стульчак? – спрашивал Джал.
Таксист со стуком поставил тяжелую ношу в передней. Куми упросила его поднять ящик в лифте, но таксист был обозлен скудными чаевыми.
– Если