успокоил его Соли. – Не волнуйся и не спеши – шаг за шагом.
– Вот именно, – подхватил мистер Бурди, – поспешишь – людей насмешишь. Тише едешь, дальше будешь.
Но вопреки собственным советам друзья семьи быстро нашли ему пару.
– Тебя познакомят с Ясмин Контрактор, она вдова, двое детей, – сообщили Нариману. – И это лучшее, на что ты можешь рассчитывать, мистер, с твоим-то прошлым.
Или вдова, объяснили они, или женщина с дефектом. Выбор за ним.
– Что значит с дефектом? – полюбопытствовал он.
– Ну, скажем, косоглазая, или глухая, или одна нога короче другой, а может быть, просто болезненная – слабые легкие или проблемы в департаменте деторождения, – шутливо отвечали они. – Мало ли кто попадется. Если он предпочитает такую, они наведут справки и составят список. – Никто не спорит, ты жених видный и образованный. Твой недостаток – твое прошлое, потерянные годы, из-за которых ты перешагнул за сорок. Но ты не волнуйся, мы все учли – ее характер, положение ее семьи, как она готовит и дом ведет. Мы считаем, что вдова будет хорошей женой.
Как инвалид, на каждом шагу опекаемый врачами и сестрами милосердия, он безвольно прошел весь процесс, подавляя сомнения и дурные предчувствия, внушая себе, что традиционный путь – лучше всего. Он стал мужем Ясмин Контрактор и официально усыновил ее детей – Джала и Куми. Но за ними сохранялась фамилия отца. «Менять детям фамилию, – сказала его новая жена, – все равно что историю переписывать». Сравнение импонировало его академической душе, и он согласился.
«И это, пожалуй, была моя первая ошибка», – думал Нариман, продолжая бороться с пуговицами на подаренной ко дню рождения рубашке. Как реагировали Джал и Куми в детстве на фамилию, которую не носили остальные члены семьи? Обижались? Чувствовали себя обойденными? Надо было подумать, как они это воспримут, прежде чем соглашаться с Ясмин. Он был обязан постараться заменить детям умершего отца, дать им нормальное детство, которого у них никогда не было, водить их на экскурсии, устраивать пикники, игры, стараться подружиться с ними – и, возможно, все обернулось бы по-другому. Но тогда он не владел искусством видеть мир детскими глазами, по-детски воспринимать его. Теперь это куда легче.
Так и не совладав с пуговицами, он отложил рубашку и направился в клозет. В животе угрожающе урчало. Бредя по длинному коридору в конец квартиры, пытался припомнить, что съел.
Каждый шаг требовал напряженной сосредоточенности, дрожащая рука искала опору у стены, по всей длине увешанной большими портретами. Его предки – строгие лица и жесткие линии губ – хмурились в потемневших рамах, сверху вниз наблюдая за его частыми проходами в клозет. Он нередко тревожился, поспеет ли вовремя. Но эта несчастливая квартира хотя бы оправдывала мрачность семейных портретов. Ему чудилось, что лица на фамильных изображениях делались все угрюмей с каждым днем.
Он запер дверь на задвижку и сел с благодарностью за то, что в единственном выжившем клозете есть стульчак. В двух других приходилось присаживаться на корточки,