Ольга Александрова, – ответил я. – Она исчезла, и я должен ее найти в Кале!
– Для этого тебя ночью вызвали в Царское село? – недоверчиво осведомилась она.
– Не только для этого, – устало произнес я в ответ, – но мне бы не хотелось вдаваться в подробности.
– Ты едешь в Кале? – как-то отрешенно спросила Мира.
– Да, завтра вечером, – отозвался я. – Кинрю поедет со мной.
– А я?
– Я не могу взять тебя с собой, – начал оправдываться я. – Дорога может оказаться опасной! И в конце-концов, это связано с Орденом, с политическими интригами, с войной, наконец! Le sang coulera![1]
– С чего это вы стали так красноречивы, Яков Андреевич? – ехидно спросила Мира, не отрывая глаз от портрета.
– Я боюсь за тебя, – отозвался я как ни в чем не бывало. Меня взволновала предстоящая встреча с графиней.
– У тебя покраснели глаза, – устало вздохнула индианка. – Отправляйся лучше спать!
Я решил последовать совету Миры, тем более, что на другой день мне предстояло отправиться в море. Но вскоре Мира оказалась в моей постели, и я любил ее с той страстностью, которой был наделен с юношеских лет. Я уповал на то, что моя милая Мира не догадается, что весь этот пыл разжег во мне портрет Ольги Александровой. Я закрывал глаза, и перед моим мысленным взором вставали ее черты. Кого сейчас любила она? И вслед за кем отправилась в чужую страну? Письмо к английскому герцогу отошло как-то на задний план.
– Я люблю тебя, Яков, – засыпая, сказала Мира.
– Спи, жизнь моя, – я поцеловал ее в лоб, прежде чем сомкнуть свои воспаленные веки.
Едва проснувшись, я спрятал императорское письмо в своем тайнике за картиной Гвидо Ренни.
Утром я велел Мире позаботиться о моем гардеробе, а сам привел себя в лучший вид: оделся в новенький фрак, брюки со штрипками, повязал галстук, пристегнул бриллиантовые запонки к рукавам белоснежной сорочки, привел в порядок ногти с помощью английской пилки и приказал кучеру запрягать экипаж.
– Куда это ты собрался, Яков? – подозрительно осведомилась моя индианка. Я вынужден был констатировать с горечью, что она не забыла про портрет зеленоглазой графини.
– Уладить кое-какие дела, – туманно ответил я. Мне хотелось напоследок перекинуться парой фраз с моей несравненной Боженой Феликсовной, царицей светского Петербурга и моей двоюродной сестрой.
Она, как впрочем и всегда, обворожительно выглядела и сияла своими сапфировыми глазами.
– Яков! Ну, наконец-то, милейший братец, соблаговолили пожаловать! – усмехнулась она.
Двери ее дома всегда были открыты для меня в какое угодно время суток, не смотря на ее своеобразный нрав, склонный к экзальтированности, сумасбродству и ажитации! Однако я ценил ее за острый ум всегдашнюю осведомленность. Не стану упоминать о братских чувствах… Божена Зизевская обязана была что-то знать о любовных похождениях Ольги Александровой, или бы она не была Боженой!
– Как я могу забыть о своей прелестной кузине, – поклонился