две или три проползли на брюхе между колючим бурьяном, беспрестанно останавливаясь и притаивая дыхание, когда проползали сквозь передовую цепь и когда приходил близко к ним кто-нибудь из неприятельского отряда. Днем они залегали в гуще бурьяна и лежали там, как убитые, до вечера; ночью опять продолжали путь. Таким образом, им уже на вторые сутки удалось пробраться в самый неприятельский лагерь, где они и притаились в густом и высоком бурьяне, решившись здесь выждать желаемую добычу. Можно себе представить, в каком виде они добрались туда: все платье изорвано в клочки, лицо и руки исцарапаны и изъедены комарами; притом, проведя двое суток почти вовсе без пищи и воды, довольствуясь во все это время только коркой хлеба, сбереженной в кармане. В своей засаде пластуны пробыли еще два дня. Много в это время проходило около них неприятельских солдат и офицеров, но они никого не трогали, потому что цель их была схватить людей именно в красных мундирах, а те все были в мундирах другого цвета, хотя, вероятно, многие из проходивших были англичане. Наконец, уже на вторые сутки под вечер подошли к самому тому месту, где лежали пластуны, двое англичан в красных мундирах, неосторожно прогуливавшиеся между бурьяном. Казаки, как дикие кошки, бросились на них из засады и в одно мгновение, не дав им времени взяться за оружие и даже закричать, сбили их с ног, заткнули рты затычками из смятой травы, связали по рукам и ногам и исколотили до того, что несчастные англичане совершенно лишились возможности подать голос. Можно себе представить, какая требовалась осторожность и каких усилий стоило казакам протащить пленников ползком, на трехверстное расстояние, вблизи неприятельского лагеря, при беспрерывной опасности от встречи с патрулями, аванпостами и проч.; малейший стон пленников мог всех их обнаружить и самих подвергнуть плену или смерти.
Не застав атамана дома, пластуны отправились к нему со своими пленниками в войсковое правление и представились изумленному атаману, как были, т. е. багровые от царапин и комаров и покрытые грязью и лохмотьями. Они простодушно объявили ему все дело в коротких словах на своем грубом запорожском наречии.
– Ваше превосходытельство прыказали, як мы захватили синих, щоб мы достали теж и красных… О-тож-от се красные…
Один пластун получил до тридцати ран от пуль и штыков. Всякий другой не выжил бы и одного дня после такого изуродования, но закаленная натура пластуна выдержала тяжкую болезнь, так что недель через шесть пластун уже стал совсем поправляться; отбросил басурманское леченье и диету, стал есть, как следует казаку: борщ и галушки; когда оттого повеселел и сделался словоохотлив, он рассказывал о своих похождениях в Севастополе, о вылазках, в которых он много раз участвовал.
– Як, каже, ускочишь до траншеи, то зараз и берешься до охфицера, бо у тих у солдатив ни часив, ни грошей, ни чого нима, а у охфицера все э.
– А то, бувало, каже, як пиймаешь татарив, что гонят скотину до хфранцуза, то, каже, або повисимо, або убьемо,