вокруг пальца.
Марина Чашникова заканчивала институт. На выпускном профессор Подволин замешкался в компании хмельных, уходящих из-под его начала выпускников. Так оказался в той квартирке возле Новодевичьего монастыря. Где обнаружился мальчишка по фамилии Камедьев. Хотя обнаружился так ненавязчиво, что Подволин не ощутил сперва какой-либо угрозы. Посидели разнеженно, стали расходиться.
– А вы, молодой человек, почему не собираетесь? – изумился Подволин.
– Я тут живу, – объяснил мальчик.
Вернулись в комнату. Выпили еще по рюмке.
– А была ли в России философия? – вслух задумался призывно Вася.
– Вы где учились? – озаботился Подволин.
– Я-то. Нигде.
– Вообще?
– Да, практически.
– Тогда ваш вопрос неудивителен.
– У кого из наших мыслителей есть полноценная философия? – не унимался мальчик. – Философия свободы Бердяева? Я вас умоляю. Франк? Помилуйте, слишком благонадежен, серый экзаменационный фон. Шестов? Но полагался на случай – дионисийский грешок. Трубецкой, Булгаков, всё тот же свинцовый взгляд, казнить нельзя помиловать, толкование «Записок охотника». Тогда, может быть, Чаадаев? Но не соблаговолил. Брезгливость способна доставить в желтый дом, мне ли не знать. – Камедьев сладко вздохнул. – Остается Соловьев. Соловьеву хорошо внимать, как соловью. Но разве у соловья есть философия? Восторгавшие Соловьева же схоласты замыкали уши от соловья как от адского искушения. Так и боролись с соблазном: выходили в весеннюю рощу и затыкали уши. Эдак издалека и подчалили к субъективному идеализму.
– Вы так ребячливо экзаменуетесь передо мной. Вам бы учебник логики покрутить в руках, – злобился лучисто Подволин. – Но, чтобы не заскучала дама, наскоро замечу вам, что вы позабыли еще об одном нашем философе.
– О каком же?
Подволин торжественно замер перед ответом, как перед прыжком.
– О Ленине! – напомнил он.
– О Ленине? А что Ленин? Не пойму, – приуныл Камедьев.
– Почему Ленин? – тоже расстроилась Марина.
Подволин выдержал опять паузу, сверкнул металлически зрачком и сказал:
– Ленин – это Ленин!
– Что это значит? – недоуменно поинтересовалась Марина.
– Ленин – это Ленин! – повторил Подволин.
Он сделался так неподвижен, что вдруг стал заметен трепет бликов в бокалах и рюмках на столе. Этот трепет мягко отразился в темных глазах Камедьева.
– Метро располагает к торжеству, – заметил он.
– Вы все-таки собираетесь наконец к метро? – спросил с симпатией Подволин.
– Расхожа формула, – продолжал Вася, – что, дескать, культура загнана в подполье. Но хочется воскликнуть: что подполье? Если уж на то пошло, то не в подполье, а бери глубже, в самые недра земли. Наше метро, по международному признанию, уникально. Оно – как череда подземных