утром, одеваясь, они нашли на постели пятно. Эти дни настали чуть раньше. Гриша вроде бы не огорчился, но почувствовал пустоту. "Ну, – подумал он, – какая лёгкость. Я её люблю, и совершенно не обижен. Ничего, что не случилось сейчас, будет чуть попозже. Главное, стараться, верить, жить. Жить – недаром это слово, если мёртв, то ничего не надо, всё не радует, и всё уже не нужно. Надо жить, беременность придёт".
Рута полыхнула красным, собрала постель стирать. Проводила мужа, вышла по делам. Шла по магазинам, стояла по очередям. О покупках не думала, а была как нигде. Будто мысли были выше сознания; приходили, но не только бесконтрольно, но и невидимо, не исследовать, не обсосать. Руте надоела маета и она зашла к подруге. Выпили с той красного вина, похохотали, разошлись: запинаясь и шатаясь, Рута шла домой к свекрови и свекру, чуть захмелевшая подруга – в сад за сыном.
Гриша похождения не осудил и не одобрил. Просто рассудил: "Если баба всё хозяйство ведёт, на него готовит и стирает, мать с отцом столоваются вместе с ними, вся уборка ей, естественно, но что такого? Так у всех. Ей зато работать не приходится, хотя на это смотрят косо даже здесь, в Крыму. Мол, вот, военные, гребут лопатой. И на родине она была давно. Вот получит отпуск, так и съездят, а пока немного пусть развеется, лишь бы не часто. Сходила раз, и добро, – поправил он себя мысленно. А, того гляди, поедем м прибавкой, то-то радости". И время шло и шло, и месячные были точно в срок. Только Рута уж за них не краснела.
К Грише подошёл лейтенант. "Слышь, товарищ… А у нас с женой младенец родился, – показал фотографию. – Долго ждали. – Возраст был и правда, уж "несвеж". Гриша приготовился внимать. Он почуял, что не зря его остановили, офицер не нашей части, не общались, не знакомы, значит, неспроста. "Нам один товарищ подсказал врача, но это надо ехать в Ленинград…" Гриша думал про себя – да пусть хоть в ВотЧо, всё-таки они добьются своего; какой же он военный, если за страну жизнь не отдаст? С благодарностью он спрятал лист бумаги в накладной карман.
––
1. Несуществующих.
26) Четырнадцатая глава. Тайная вечеря.
Федька и Руслан сидели молча. А с экрана плакал Йося, зарывая в землю косточку, будто это был талант. Накатили. Константин слепил из водочной пробки лошадку, приспособив ноги-спички, и подал ребёнку. Девочка взяла покорно и пошла долой. Слышно было, как отец на кухне закашлялся, и потом хрипел, бранился, выл, издавал ещё невнятное, и снова брань. Галя прометнулась мимо взрослых, на полу лежала лужа жёлтого. Он сказал ей только: "не наступи, тут кака". Фёдор покачал головой:
– Друг мой, ты очень, очень болен…
***
Раздался стук в дверь. Афанасий сделал порыв подняться с койки, на полпути застыл, подумал. Стук повторился, был настойчивым, громким. Стучал знакомый, он чувствовал по ритму. Ногами шаркая по вытертому полу, добрался до двери. Повернул непослушный ключ непослушными пальцами в раскоряченной скважине. Дверь открылась нетерпеливо, ворвалась Галка, и с порога обдала теплом,