взоры студентов своей незыблемостью. Выше этой панели они выбелены серой известью и под прямым углом переходили в потолок с электрической лампой по центру, без больничного белого плафона или круглого мещанского абажура. Железные кровати с панцирными сетками застелены синими байковыми одеялами, что создавало полезное ощущение казённой временности жизни.
Я знакомился с компаньонками сестры по мере их появления после зачётов и экзаменов. Ни одна из них не могла вызвать живого интереса, потому что на фоне сестры все они выглядели обыкновенно. Кроме того, сердце моё уже давно и непоправимо занимало неразделённое чувство. В нём я мог сознаться только самому себе.
Я вежливо слушал щебетание студенток о формальной логике, софизмах и силлогизмах и не сомневался, что в практическом русле жизни эти зыбкие островки знаний не помогут девушкам долго удержаться на поверхности. Все они рано или поздно утонут в повседневном однообразии семейных забот, станут некрасивыми рыхлыми тётками из очередей за колбасой. С авоськами, сумками и равнодушными коровьими глазами, в которых давно истратилась надежда.
В тот первый вечер комната заполнилась до отказа молодыми людьми. Они дружно поедали вкусный суп и жареную картошку – самое простое, что мне удалось приготовить на неуютной общественной кухне. Там, на этой кухне, приходилось смотреть в оба: и кастрюлю с супом, и скворчащую сковороду могли утащить из-под носа. Это считалось особой ловкостью.
Мой опыт удался: гробовое молчание во время еды – лучшая похвала повару. По количеству едоков стало понятно, что запасов хватит на неделю. Я наблюдал за молодыми парнями в грубых свитерах, пахнущих псиной, дешёвыми сигаретами и кислым алжирским вином. Среди них сидел и «гибрид клёна» – избранник моей сестры. Он выделялся дорогими сигаретами «Таллинн», негритянской шапкой рыжих волос, бородой из того же материала и рокочущим басом. Он мне не нравился.
***
Пока студиозусы дремали на лекциях, у меня выкраивались свободные часы. Я проводил время в размышлениях на тему «он и она». Расклад мыслей выглядел примерно так: «Он, понятное дело, Враг. Если я решусь его убить и совершу этот полезный поступок, то разобью её жизнь, и она сделается несчастной навсегда».
Весь мой «кровавый опыт» ограничивался случаем с томагавком и «бледнолицей собакой», и однажды совершённым убийством курицы. Стрела с жестяным наконечником была для верности отравлена соком «волчьих» ягод. Показания соседки, труп птицы, можжевеловый лук и колчан с тремя отравленными стрелами перевесили правдивость моих оправданий. Я получил суровое наказание. Но разве оно сравнимо с сибирскими рудниками и скоротечной чахоткой? Или расстрелом? Я живо представил мгновенно поседевших родителей, сестру в чёрном траурном платье, похороны, суд и приговор: «…к высшей мере… через расстрел». Убийство не подходило.
Когда