ему оторвало кисть руки той же шрапнелью, которая задела и меня.
Я осмотрелся и увидел, что мой левый башмак в крови и что меня что-то режет в ногу. Белый костюм оказался продранным в нескольких местах, и отовсюду сочилась кровь. Лицо было обрызгано кровью, и я не знал – моя ли это или чужая.
Паровоз тронулся. Француз-машинист лопаткою брал уголь над головой лежавшего солдатика и бросал в печь паровоза. Каждый раз, когда француз брал уголь, уголь сыпался на голову солдатика и на его окровавленную руку. Солдатик молчал и даже не стонал. Его кисть, лежавшая на угле, была в таком ужасном виде, что я был не в силах заговорить с ним.
Моя голова кружилась. Я боялся, что лишусь чувств.
«Cogito ergo sum, – почему-то вспомнил я, – думаю, – значит живу».
Мудрое изречение Декарта успокоило меня.
Я превозмог себя и решился расстегнуть костюм, чтобы посмотреть на грудь. Рубашка была в крови. Осколок шрапнели пробил боковой карман и носовой платок в кармане, скользнул по пряжке от подтяжек, которая совершенно сплющилась, и с пряжкой застрял между ребер над сердцем. Рана была поверхностная, – слава Богу – могу жить! Другой осколок я нашел в плече. Оба осколка я осторожно снял и спрятал. Левое плечо, левая рука и обе ноги в крови. Но я был так слаб, что не мог больше себя осматривать. Я был рад, что часы с портретом красивой брюнетки, лежавшие в том же боковом кармане, чудом уцелели. Было шесть часов вечера.
Мы медленно двигались назад. Француз-машинист беспрестанно брал уголь, который все сыпался и сыпался на бедного солдатика. Часа через полтора под китайскими гранатами поезд пришел в Тяньцзин и остановился.
На паровоз взобрался французский механик Монье. Он отнесся ко мне с участием и дал выпить коньяку из походной фляги. Спутники, бывшие со мною, куда-то ушли. Я остался один на паровозе далеко от станции. Сполз с паровоза и побрел к вокзалу. Левая нога плохо слушалась и болела.
С трудом взобрался на высокий перрон вокзала. Наши офицеры, увидя меня в таком несчастном виде, отнеслись ко мне с полным вниманием, дали стул и приказали четырем стрелкам отнести меня во французский госпиталь. Все были крайне удивлены, что в первый день бомбардировки, раньше офицеров был ранен штатский корреспондент.
Надо мной пронесли тяжело раненного англичанина-артиллериста с полуоткрытыми помертвевшими глазами. Кажется, он был ранен той же шрапнелью, что и я.
Наконец стрелки подняли меня в кресле на плечи и понесли в госпиталь. Когда перешли через мост, я встретил здесь наших моряков: Каульбарса, Глазенапа и несколько тяньцзинских дам. Одна из них, красивая велосипедистка с южными чертами лица, подала мне чашку холодной воды через одного из офицеров.
Стрелки понесли дальше. По дороге я встретил русского почтмейстера, который, увидя меня раненным, почему-то очень встревожился, рассердился и постарался поскорее от меня отделаться. Наконец китайский полицейский, с шляпой-грибом на голове и пикой в руке, провел меня во французский госпиталь.
Вечер быстро угасал. Грохот