сказала Катенька. Мы продолжили слушать выступающих, с кухни доносился спор Покровского и Зорина, иногда, правда, он затихал и можно было услышать звон бокалов.
– Вы не откажете составить мне компанию и пройти в подъезд? – Катенька достала мундштук и вопросительно посмотрела на меня.
– С радостью, – ответил я, понимая, что выйти, никого не обидев, можно только лишь во время заминки, которая произошла как раз сейчас. Некто Шмелев уронил стопку своих стихов, и теперь все гости помогали ему их собрать.
Проходя мимо кухни, я обратил внимание на сидящих за столом Зорина и Покровского, которые очень оживленно что-то обсуждали. Выйдя в подъезд, Катенька пару раз покружилась и стала у окна.
– Я, наверное, совсем выжила из ума, – сказала она смеясь.
– Нет, что Вы, – заволновавшись, начал переубеждать ее я.
– Тогда почему Вы так смотрите? – спросила она, выпуская дым.
– Простите, я задумался, – сказал я, стараясь принять как можно более непринужденное выражение лица.
– О чем, позвольте узнать, Вы думаете?
– Евгений, тот поэт, что сейчас у Чернова, он мой товарищ. Попросил устроить им встречу. Не знаю, насколько правильно я поступил, поддавшись на его уговоры. Вдруг Чернову не понравятся его стихи?
– Новый поэт в нашем клубе? Мне интересно послушать, – сказала Катенька.
– Нет, да и вряд ли будет, понимаете, Катенька, он здесь проездом, сам из Петербурга. Так что если он и будет что-либо читать, то, может быть, лишь сегодня.
– Там что-то происходит, Вы слышите? – спросила она, бросая папиросу и убирая мундштук.
– Кажется, да, – из квартиры Чернова действительно раздавались какие-то выкрики или что-то очень похожее. Мы поспешили подняться в квартиру. Когда мы открыли дверь, стало понятно, что звуки происходят из комнаты, где сидят гости. Мы поспешили туда. В центр комнаты был вынесен стол, который раньше находился в кабинете у Чернова. Сам же Чернов был здесь, он был пьян, галстука не было, верхние пуговицы на рубашке были расстегнуты, а его всегда причесанные волосы взлохмачены. На столе стоял Фитиль, без пиджака, без галстука, с раскрасневшимся от жары и, наверное, коньяка, лицом.
– Давай еще, – выкрикивал Чернов. – Глаголом жги сердца людей! – кричал он.
Фитиль засмеялся.
– Дай прикурить, – крикнул Чернову Фитиль. Чернов подошел, дал ему сигарету, прикурил Жене, который наклонился к хозяину вечера.
– А теперь, читай! Читай! – кричал Чернов.
Фитиль, со всем присущим ему умением громко читать свои стихи, которое он продемонстрировал нам с Зориным еще в первые дни приезда ко мне, начал читать:
На папиросы мне оставь да проваливай,
В вечно туманной, больной голове,
Мысль о самоубийце раскачивай,
Раскачивай его по ветру да на сломанной ветке,
Кто мне признается в том, что я лгу?
Будет ли голос его звучать ценной монетой?
Этого