я потерял – влюбилась в Диму Романова, но это происходило со многими дамами…
Но Тираспольской площади на открытии кабачка пели барды, звучали шутки…
Именно там Дима прочел один из лучших своих фельетонов – «Принудительное адажио», написанный в соавторстве с Семёном Лившиным. Это была традиция и способ самозащиты.
«Что делает хозяин, когда в окне вылетает стекло?
Если он умелец-золотые руки, он берет в эти руки алмаз, из правого кармана – стекло, из нагрудного – замазку. И, глядишь, через полчаса всё в порядке.
Но этот хозяин был не умелец, а наоборот. Поэтому он достал из правого кармана три рубля и робко позвонил в ремонтно-строительную контору».
Надеюсь, вы ощутили стиль авторов, восходящий к Ильфу и Петрову. А темы могли быть разнообразны, как жизнь «Привоза» или милицейского участка, «Скорой помощи» или ЗАГСа. Не помню, пришлось ли Диме для фельетонов играть роль новобрачного. Но «Скорая помощь», его брала, увозила и показывала все возможности советской медицины.
Рассказы о медицине и её героях были любимым устным творчеством Димы. Рядом с нашей дачей на Фонтане была дача замечательного хирурга Якова Ермуловича, с которым мы все дружили. Вот тут Дима мог за рассказы получить не только «Золотое перо», но и золотой скальпель, но он как-то не стремился к этому. Его увлекал фантазийный, смешной сюжет. И уже никто – ни Ира Пустовойт (его уже не первая жена), ни Витя Лошак и Вера Крохмалева (его друзья) – не могли понять, где вымысел, где реальность.
Дима был очень одесским человеком. Родился в 1943 году, в оккупации, притом, что мама его была еврейкой. Пряталась, рисковала жизнью каждую секунду, но полюбила, но родила ребёнка. И выходила, вынянчила. Я знал маму Димы. Она в семидесятые годы работала кассиром в рыбном магазине. Милая, добрая женщина. Вроде бы ничего героического, но с сильной волей, с пониманием, что хорошо, что плохо. И нельзя переступить. Это унаследовал у неё Дима. Как и чувство иронии, самоиронии.
Однажды поздно вечером Дима и Ира привели к нам на дачу своего гостя из Молдавии, шепнули, что это очень важный и нужный им человек. На стол поставили молдавское вино. И Дима начал бесконечную импровизацию о творческом потенциале «Вечерки» и хозяина дачи. Он так живописал и гиперболизировал все свои оценки, что гость из солнечной Молдавии с каждым Диминым словом чувствовал, будто пребывает в обществе каких-то легендарных людей. Длилось это долго. Гость наконец встал, вывел меня с веранды в сад и проникновенно попросил: «Пожалуйста, покажите мне, где вы пишете!». Я решил, что это молдавская застенчивость и деликатность, и гость пользуется эвфемизмом. Ни на минуту не сомневаясь в истинном желании гостя, я подвел его к дачному туалету и распахнул перед ним дверь…
Как обиделся на меня именитый гость…
Я быстро понял, что дал ужасную промашку! Дима хватался за голову, но в глазах его играли весёлые чёртики.
Таким весёлым, неугомонным я видел Романова и через годы, когда он работал в «Труде», в «Круге