деревень, якобы за царём, которого ещё царём и не избирали, поэтому полякам и вовсе не надобного…и такого Сусанина сочинили, что и оперу, и памятники, и целый город с его именем, А про наших семерых лыткарей кто и где слышал? Где они в истории? Где они?..
Впрочем, где они?
Тимофеич сидел под наполеоновским дубом на рюкзаке, на коленях лежала струнами вниз гитара, на гитаре список ядерного десанта, в котором не хватало пока семи галочек. Два десятка ребят вокруг своих рюкзаков кучками стояли на площадке перед горкой, балагурили, посматривали на часы – как обычно перед отъездом… Хотя Тимофеич и без списка знал, кого ещё нет, он с нервной размеренностью тыкал остриём карандаша в неотмеченные фамилии: Алексеев, Волков, Жданов, Ненадышин, Ощепков, Паринов, Скурихин…и снова – Алексеев, Волков, Жданов, Ненадышин, Ощепков, Паринов, Скурихин… и опять – Алексеев, Волков, Жданов, Ненадышин, Ощепков, Паринов, Скурихин…
«И оно мне было надо?»
Орликов
Но в это утро демон жажды схватил его за горло, – демон утренней жажды привычного пьяницы, требующей утоления на каждой станции по пути в геенну огненную.
О. Генри, «Короли и капуста»
Застонал и, похоже, вынырнул из пьяного сна – глотнуть живого воздуха, лежащий с другой стороны дуба предобтр Орликов.
– Явился, – брезгливо вздохнул Тимофеич.
Какой-никакой, но Орликов понял, что это о нём, и, подняв из кучи с вещами голову, приоткрыл (разлепил) по-птичьему правый глаз – медленно, но чрезвычайно выразительно:
«Что-что?»
– Что-что…– обречённо качнул головой Тимофеич, – явился… нам во всей красе через двести лет русский человек. Эх!..
– Ч-через ск-колько? – переспросил уже голосом трясущийся Орликов.
– Через сто восемьдесят девять, – уточнил после секундной паузы, чтобы сосчитать точно, Тимофеич, и продолжил нервно тыкать карандашом в фамилии.
– То-то!.. – как будто успокоился Орликов и сделал попытку подняться на ноги, покачнулся, но, держась за дуб, всё-таки встал и даже сделал два шага.
– Да, время у тебя Михал Васильич ещё есть… Где же их носит?
Орликов мысли Тимофеича, конечно, не понял, но от дробного стука грифеля, сморщился, видно резонировало в пожижевших мозгах.
– Ч-ч-что ты, били-мыли, тычешь, больно же! – Орликов, начальник рентгено-импульсного ускорителя РИУС-5, с трудом (его ломало, ох как его ломало!) через силу полуулыбнулся, то есть улыбнулся как бы не до конца, чтобы можно было съехать с улыбки в любую сторону, – больно, били-мыли, больно! – подтвердил в ответ на удивлённый взгляд Тимофеича, – не т-тычь, били-мыли, не тычь! – и задышал, как после стометровки.
«И этот ещё!.. О, господи…»
– А как их ещё пошевелить? – только чтоб отстал и не вонял (и пахло от Орликова… ох, как пахло!..)
– Л-ластиком потри, – посоветовал трясущийся Орликов, – п-п-пе-ереверни карандашик-то.
– Может