твари только эту уравниловку придумали… хуже Гитлера, тот, как ни рвался, не смог, а эти, пожалуй, смогут. И ведь как хитро – вроде бы маленький винтик вынули, незаметный почти, а машине трындец, и ведь будут потом диссертации писать, отчего трындец, глобальные причины, нефть, буржуи, золото, да мало ли… а про винтик и не вспомнят… э-эх! Твари!» Мелькнула в подсознаньи лысая голова и даже как будто попыталась что-то возразить, но оживленье около окон замутило картинку.
В этот раз селят НИИП в корпусе, что стык в стык с правлением, а его бы воля – отправил на Бор, или в то же Малеевское, там два корпуса, да ещё «Хилтон», так нет, самую пьянь – под самый нос! В два часа дня у них уже шабАш и до двух часов ночи – шАбаш. Мимо проходить страшно. А ещё НИИ называется. НИИ приборов. Столовых, наверное. Или НИИ переборов, так точнее.
Вот и гадкость на душе…
У бухгалтерии окна с лица, первый этаж, но всё равно высоко, бывшая толстовская усадьба (всё бы расспросить Катюшку, какие это Толстые?), и хорошо было видно, как приехала НИИПовская смена – львовский автобус, две легковушки и «Урал» с коляской. Встреча на Эльбе. Как будто все – родня и десять лет не виделись. Не поймёшь, кто больше ликовал, кто – с неволи, кто – в неволю? Где для них что? Автобус встал через дорогу, отгородив от проезжающих небольшой спускающийся к зарослям по берегу Оки лужок – с дороги не видно, а из бухгалтерии – как на ладошке. Сначала угощали приехавшие, плескали из блестящих плоских фляжек. Иван Прокопович торопил своих: быстрей выдать – быстрей уедут. А когда выдали, тогда, собственно, и начался праздник – теперь угощали разбогатевшие уезжающие. Магазин был через два дома, заветные два часа наступили, ящики с бормотухой подносились к автобусу, как снаряды к хорошему бою.
Бухгалтерских тёток от окон было не отогнать.
– Гляди-ко, гляди-ко! Вырвались, как серный дух на волю…
– Насодют они нам капусты! Виктор Олегович, сильное у тебя пополнение.
Начальник отделения, при любой оказии старавшийся заглянуть в бухгалтерию, на глаза Ивану Прокопычу, которого столько лет уже видел своим тестем, сплюнул в сердцах. Этих московских хлыщей он не просто не любил – ненавидел. Он и без Кати их ненавидел. Приехали, как на курорт. Из сытой, разжиревшей за счёт дединовских баб Москвы, на машинах, с гитарами, пьяные, самодовольные, в поле не вытащишь, и ещё Катя… Как она, умничка, может с ними вообще разговаривать? Уничтожил бы!..
– Смотри, смотри, и Евсеич уже там!
– А я его жду! Погоди он у меня!..
– Побежала…
– Ведёт… Евсеич, совесть у тебя есть?
– А что? Праздник люди приехали праздновать. Вот, водитель их, позвонить ему… по делу, давай Селифон, они добрые, – увидел Прокопыча, примолк, только кивнул два раза – один раз на телефон, другой на коренастого в кепочке Селифона-водителя – «Позвонить, мол».
– Праздник? А мы думали – капусту сажать.
– Какой тебе, Евсеич, ещё после девятого праздник?
– Причём тут девятое? Они во вторник будут праздновать, 17 мая, три года антиалкогольной