выбить из головы зеркального страшилу и острые девчоночьи локти, и волосы, принялся крутить ручку приёмника. Домашние, свои хрипы неохотно пропускали слова и звуки из другого мира, но те всё же прорывались: кого-то запустили, кто-то куда-то поехал, кто-то только собирается и обещает, где-то собрали больше, чем в прошлом году, какая-то ерунда творится в неведомой Танзании, на что-то жалуется обворованная эфиром скрипка, и между всем этим вонзаются иностранные фразы. «Тоже ведь – живут… – обиделся Антон на радио, – куда ни крутни.» Хотел уже выключить, но, как уже не в первый раз за сегодняшний день, споткнулся о лёгкий голос под щемящую гармошку: «Две девчонки танцуют, танцуют на палубе…» и чуть не захлебнулся собственным вздохом: вспомнил! Секунда, две, три… Что? Что?! Пароход, река, высокие таёжные берега… Да не был он никогда в жизни дальше районной больницы и колонии в соседней губернии! Или не берега, нет! Пшеничная стерня, до самой рощи без дороги, волосы – такие мягкие, густые – волнами… Что!? Канули три секунды… «А река бежит, зовёт куда-то, плывут сибирские девчата навстречу утренней заре – по Ангаре, по Ангаре…» Распахнулось, окатило, ослепило и – захлопнулось, и снова – темно. Только как будто глаза больно от не увиденного света, или не глаза… Попробовал напеть сам: «Две девчонки танцуют, танцуют…» – вышло коряво, не похоже, всё враз забылось, разлетелось, как вспугнутая железным скрежетом стайка лёгких птичек…
«Что же так воняет?» – потягивая носом и морщась, Антон обошёл дом, но нигде не обнаружил ни гнилого, ни кислого – нечему было в доме гнить и киснуть. И зло не на ком сорвать. Нужный все-таки человек в доме – жена. Попади она сейчас под руку! Длинно выругался в её адрес, закончив уже привычным: «Мужику подыхать, а она, стерва!..» Стало вспоминаться, как привёл её в этот дом в первый раз, сразу с приданым, богатым – чёрной комолой коровой, и как соседи, особенно старостиха, всё норовили заглянуть и хихикнуть, как он напился в тот день с братьями – вроде свадьба получилась, и за соседские же смешки побил молодую жену, обозвав её тогда безрогой шалавой, и как обидное это прозвище прилипло к ней навсегда, оттого ли, что было самым первым словом в мужнином доме, а первое слово липучее, оттого ли, что её комолой корове слободка сразу дала новое – хозяйкино имя – Валя, а хозяйке, стало быть, приклеили коровью комолость, или оттого, что точно и ёмко отражало суть их супружеских отношений: она от пьяного мужа гуляла постоянно, он же ей так ни разу и не изменил. «Пить некогда, а уж по бабам!..» – отсмеивался он от дружков, и ему, смеясь в ответ, верили – никто не знал его трагедий. Про последние пять (или семь?) лет, как обморозился в колодце, что и говорить, но ещё раньше произошёл с ним случай, стоивший ему – в отношении – женского вопроса – двух колодцев.
Позвали его знакомые плотники на халтуру в недальний отход. Положили, как мастеру, две сотни в неделю и харчи, то есть выпивку, поехал. Свои ребята, деревенские, а с топором – как городские, рубят только в лапу, замок, самый простой, им уж не под силу, а с запотёмками