получалось, а освоил – и каждое утро теперь тянуло покосить. Тихо, а ты бруском – вжик, вжик! – и от церкви ещё отлетит-вернётся, такое же, но уже другое, теплее, гуще – вжик, вжик. Что за звук! «Покошу! А за грибами пусть Олька с пацанами, как встанут»
Сон уже забылся, а вспомнился счастливый вчерашний день: вся эта запоздалая летняя теплынь, которая, кажется, никогда не надоест, радостная усталость в руках и спине… Вчера отец впервые взял его на целый день как равного, что сам делал, то и ему дозволял. Четыре венца заготовили, правда и Серёжа-верующий помогал – ему ведь рубят. Улыбнулся – вспомнил, как хвалил его Серёжа отцу: «Ну и хват у тебя парень! Сколь ему? – Семнадцать. – А топором-то как учён! Мне не суметь. Молодец… – Так с измальства.» Потом они в сторонке говорили и всё кивали весело на Антона, а Антон был горд и счастлив, и по сейчас счастлив. Они-то не знают, что, поужинав и переодевшись, Антон ещё гулял до полночи с Серёжиной старшей, Леной. Вспомнил, как она волосы откидывает, смеётся… Ходили далеко в поле – в такую ночь грех в поле не пойти! – стерни не замечали. У Алёнки был маленький «Алмаз», приёмник, с ним удобно – можно не мучаться словами, слушаешь, как будто разговариваешь, и то, что слышно из маленькой коробочки – как будто несказанное из твоей груди… «А река бежит, зовёт куда-то, плывут сибирские девчата…» Она всю ночь потом пела: «А река бежит…» Ох, Ленка!.. Ему самому куда-то хотелось побежать, чтобы успеть за крутящимися внутри его светлыми волнами. «Пойду косить, по косе брусочком вжик, вжик, – услышит? Долетит! От церкви оттолкнётся и – долетит!!»
Зачерпнул воды, отодвинул занавеску – снова день будет ясный, хорошо! Так далеко с дороги видно, будто на всю жизнь вперёд, на всю счастливую жизнь вперёд!
Было так радостно и светло на душе, что, не боясь никого разбудить, он тихо запел: «А река бежит…»
…Цепкая, густая дрожь скатилась с похолодевшего затылка на спину, плечи, круто свело изрезанный живот – он надломился. В чёрном зеркале увидел страшного старого урода, с нечистыми, полными мути глазами – последнее, что он увидел на этом свете.
– Кто?.. Зачем?.. За что?.. – прохрипел он и осел на корточки, потом на колени, опёрся о пол слабыми руками, точно хотел нащупать в темноте что-то обронённое, и неуклюже завалился на бок.
Кружка с водой опрокинулась, тугая струйка, поймав и преломив в себе первый рассветный лучик, побежала по вогнутой плахе, неожиданно свернула в ребристую ложбинку от сучка и, блеснув напоследок, бесследно исчезла в тёмной щели.
Спасатель
– Я уезжаю, – сказал Валерка как можно ровнее, чтобы жена не завелась сразу. Больше часа он ждал её, опаздывал – ребята, поди уж, собрались, – но ждал, сообщить – дальше куда ж тянуть? – сообщить, выслушать всё, что из неё изрыгнётся по этому поводу и, если что, хлопнуть дверью. Хлопнуть он был готов. По-хорошему с ней, конечно, не получится, рыбак погоду чует, а не получится по-хорошему – хлопнет, не привыкать. Денег на дорогу займёт, с Сашкой уже договорился,