падают? Ничего не помню… Паршиво, ведь надо как-то спускаться, и хорошо бы не убиться по пути.
Меня трясет. Усилием воли заставляю себя успокоиться, дышу медленнее. В абсолютной ночной тишине кажется, что моя возня и даже каждый вздох порождают эхо. Над головой темнеют ветви деревьев. От шороха листьев я вздрагиваю и вдруг на чем-то поскальзываюсь. Оказывается, здесь растет мох.
Пытаюсь удержать равновесие, но ноги не слушаются. Взмахнув руками, падаю на холодную черепицу. В ладонь вонзается острый край медного водостока, но боли почти нет. Быстро нашариваю ногами опору – небольшой пластиковый треугольник, такие ставят на крышах, чтобы снег не падал людям на головы большими сугробами. Вроде не сползаю. От облегчения хочется рассмеяться. Но наверх точно не залезть – слишком уж сильно меня трясет, да и пальцы на холоде онемели. От прилива адреналина гудит в голове.
– Помогите, – чуть слышно шепчу я, и тут же в горле начинает клокотать истерический смех. Прикусываю щеку, чтобы его подавить. Нет, никаких криков о помощи! Нельзя никого звать, иначе напрасны все мои попытки казаться нормальным, а я ведь так усердно над этим работал. Только дети ходят во сне, а для всех остальных слишком уж это нелепо, слишком странно.
В темноте плохо видно, но здесь точно должны быть еще такие штуки для снега, хотя на мой вес они явно не рассчитаны. Решаю подобраться к ближайшему окну и попробовать в него влезть.
Медленно нашариваю ногой ближайший пластиковый треугольничек, тянусь к нему, извиваясь, словно червяк. Неровная, местами сколотая черепица царапает голый живот. Первая зацепка, еще одна – чуть ниже, потом вбок, и я у края. Вот и все, лезть больше некуда – окна слишком далеко. Тяжело дышу. Ладно, будет стыдно, конечно, но от стыда еще никто не умирал.
Пару раз глубоко вдохнув ледяной воздух, кричу:
– Эй! Эгей! Помогите!
Мой голос уносится в ночь. Где-то вдалеке на шоссе приглушенно гудят машины. В общежитии, кажется, меня никто не слышит.
– ЭГЕЙ! – теперь я уже ору что есть мочи. Даже в горле запершило. – Помогите!
Где-то внизу загорается свет, слышно, как открывается окно, и заспанный голос спрашивает:
– Кто здесь?
На мгновение голос кажется знакомым, похожим на голос одной девчонки. Мертвой девчонки.
Свешиваю голову вниз и выдаю самую смущенную свою улыбку. Только бы не испугать.
– Я тут, на крыше.
– Боже мой! – все же пугается Жюстина Мур.
В окне рядом с ней появляется Уиллоу Дэвис:
– Сейчас позову коменданта.
Прижавшись щекой к холодному шиферу, пытаюсь успокоиться. Все будет хорошо, на мне нет проклятия. Еще чуть-чуть продержаться, и порядок.
Из общежития выбегают ученики. Внизу собирается целая толпа.
– Прыгай! Ну же! – кричит какой-то придурок.
– Мистер Шарп? – это уже Уортон. – Немедленно спускайтесь, мистер Шарп!
Седые волосы торчат в разные стороны, словно его током шарахнуло. Халат надет наизнанку, пояс волочится по земле. Редкий шанс выпал всей школе – полюбоваться на белые трусы завуча. Но на мне-то вообще ничего, кроме трусов, нет. По сравнению со мной вид у него вполне приличный.
– Кассель! – кричит мисс Нойз. – Только не прыгайте! Понимаю, порой приходится туго…
И замолкает, не зная, что бы еще добавить. Задумалась, наверное, на самом ли деле мне приходится туго: на оценки никогда не жаловался, с остальными в ладах.
Я смотрю вниз. То тут, то там щелкают камеры мобильников. Девятиклассники свешиваются из окон соседнего Стронг-Хауса, старшеклассники в пижамах и халатах толпятся на газоне. Конечно, черта с два их сейчас загонишь обратно.
Ухмыляюсь во весь рот и тихо говорю сам себе:
– Сейчас вылетит птичка.
– Спускайтесь немедленно, мистер Шарп! Я вас предупреждаю! – опять кричит завуч.
– Мисс Нойз, я в порядке. Не знаю, как сюда попал. Ходил во сне, наверное.
Мне снилась белая кошка. Уселась на грудь, часто дышала, словно хотела весь воздух из легких вытянуть, а потом раз – и откусила язык. И не больно совсем, только невероятно страшно. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Мой мокрый красный язык мышью извивался у нее в зубах. Вернуть его во что бы то ни стало! Я вскочил с кровати и прыгнул на зверюгу, но не тут-то было: слишком уж шустрая и тощая. Погнался за ней. А потом очнулся на крыше.
Вдалеке завыла сирена, потом все ближе, ближе. Я уже не могу улыбаться – губы болят.
Пожарные ставят лестницу, снимают меня, выдают одеяло. Зубы так стучат, что ни на один вопрос толком ответить не получается. Как будто правда кошка язык откусила.
В кабинете завуча последний раз я был вместе с дедом, на зачислении. Помню, он пересыпал в карман мятные леденцы из хрустальной вазочки, когда Уортон отвернулся. Он все распинался, какой из меня получится превосходный ученик. А сама вазочка между тем нашла приют в другом кармане дедушкиного пальто.
Сижу