закивало, хотя Кади говорила отнюдь не в переносном смысле. Ее охватывала паника, взгляд метался от лица к лицу в поисках подсказки.
– Не обязательно что-то говорить, милая, – произнесла тетушка Лора. – Не спеши, дай себе попрощаться.
Кади неохотно взяла ящик со своим братом, каждым шагом по причалу ее страх усиливался. Дойдя до самого края, Кади опустилась на колени, поставила урну рядом с собой. Среди деревянных завитков была вырезана маленькая замочная скважина, в ней торчал крошечный золотистый ключик, подвязанный алыми шелковыми шнурочками. Кади провернула его дрожащей рукой.
Внутри лежал серый песок. С гулко бьющимся сердцем Кади выискивала в нем взглядом хоть что-нибудь узнаваемое – зуб, костяшку пальца. Любой признак человечности Эрика, пусть жуткий, утешил бы ее, однако она ничего не нашла. Лишь груда крупиц, иногда размером с кусочек гравия, иногда с зернышко песка, но все серые, мертвые. Когда Кади впервые коснулась растертых в порошок костей, то невольно отдернула ладонь – указательный и средний пальцы остались покрыты пеплом, словно стали такими же безжизненными. Кади попыталась снова, и на этот раз руку затянуло вглубь, будто в зыбучий песок, как если бы кости обладали некой силой.
Зрение затуманилось плотной пеленой воспоминаний. Образы брата в разном возрасте и состоянии поочередно мелькали, образы, которые Кади видела тысячу раз и которые могла только вообразить: его профиль, когда еще подростком он ее куда-то отвозил; как еще маленьким он стоял спиной к ней, лицом к озеру, и ветерок шевелил тонкие волоски на его большеватой голове; и выдуманное воспоминание, как он лежал на земле, мертвый, с открытыми глазами, с закрытыми – Кади не знала наверняка, поэтому видела его и так, и так, словно он моргал, глядя на нее. И вот все, чем он стал – прахом в коробке, мелким настолько, что забивался под ногти.
Попрощаться. Сюрреализм какой-то. Кади утратила связь с реальностью, когда та стала столь пугающе нереальной. Ее брат, ее ориентир в этом мире, был мертв. И Кади начала воспринимать реальность со слов других. Однако слова людей ее мучили. Все твердили одно и то же, повторяли так часто, что все сливалось в единую неразбериху – какая жалось, такие задатки, мог бы столько, как он это сделал? он был таким умным, спрыгнул, мы слышали, и в Гарварде, все обрушилось, вы знали? вся жизнь впереди, чего он мог достичь, погиб при ударе, в начале своей, ужасно, могли бы хоть что-то сделать, блестящее будущее, какая потеря, задатки, утрата… – непрерывное бормотание раз за разом проигрывалось у Кади в голове, поток отупляющих банальностей, что перемежались случайным невинным, небрежным замечанием, от которого у нее разрывалось сердце. Оцепенение и надрыв. Сейчас Кади ощущала и то, и другое.
Она подняла горсть останков брата, излишки просочились сквозь пальцы обратно в урну, невесомые частички костей защекотали внутреннюю сторону запястья. Затем Кади вытянула руку над водой и замерла. Всю ладонь покрывал пепел, но уже не делал ее безжизненной, а словно она вдыхала в него жизнь, воскрешала брата. Сердце забилось до боли часто. Происходящее не походило на прощание, а лишь как