ничего не просят и не требуют от других, и вряд ли верят сейчас врачам и сёстрам.
В кабинете Алексея Лукича идёт утренняя планёрка. Врачи слушают объяснения Салаха Саматова, который дежурил в те часы, когда умерла Чиберкеева. Он даёт объяснение так невозмутимо и беззаботно, будто ничего особенного не произошло. Он старается свалить всю вину на больную; дескать, если бы она не была такой глупой и не стала бы пить зелье после первого предупреждения, беды бы не случилось.
– Почему вы считаете, что она умерла от разрыва сердца, испугавшись бродившего в коридоре Исмагила? – спросил Абузар Гиреевич, когда Саматов кончил говорить. – Вскрытия ещё не было, но, по-моему, она умерла от отравления. Узнав, что больная выпила снадобье, вы должны были немедленно сделать ей промывание желудка и принять меры против возможного отравления.
– У меня создалось впечатление, что она просто одурманена или даже пьяна, и до утра протрезвится, – отвечал Саматов. – И потом – ведь это не единственный случай в медицинской практике… – В глазах Саматова замелькало беспокойство, он начал оглядываться по сторонам, ища поддержки.
– Есть показания, что больная начала беспокоиться с одиннадцати часов вечера, – продолжал неумолимо изобличать профессор. – Она требовала позвать меня или Магиру-ханум. Почему вы не дали нам знать о требовании больной? Откуда у вас такая самонадеянность?
– Абузар Гиреевич! – крикнул Саматов. – Беспокоить вас среди ночи!..
– Когда больной в тяжёлом состоянии, для врача не существует ни дня, ни ночи! – резко оборвал его профессор. – Вы должны это знать, Салахетдин. Вообще непонятно – что вы сделали для спасения больной? О чём вы думали?
– Я сделал всё от меня зависящее, Абузар Гиреевич! – из последних сил оправдывался Саматов, впрочем, не сбавляя развязности. – Чем обвинять меня во всех грехах, лучше бы навели порядок в отделении Магиры Хабировны. А куда смотрела Гульшагида Сафина, которая дежурила днём, когда больным приносили передачу? Ведь она была предупреждена о том, что за Чиберкеевой надо строго следить…
– Салахетдин, – перебил его профессор, – не пытайтесь уйти от ответственности. О порядках будет особый разговор… Разговор будет и о том, почему мне не докладывали об исключительно угнетённом состоянии больной в последние дни. Со всех спросят ответ. Разговор сейчас о другом. По-моему, можно было спасти Чиберкееву в эту роковую ночь. Вы этого не сделали, Саматов! Это – позорное равнодушие! Больше того – это преступление! Я думаю, вы и сами должны согласиться с этим… Вы, Салахетдин, не можете больше оставаться лечащим врачом. Вам нельзя доверять самое дорогое – жизнь человека. Нельзя!
– Абузар Гиреевич! – выкрикнул сражённый Саматов. Заносчивый, спесивый Салах вдруг заскулил, как испуганный пёс: – Разве я один виновен… Вы хотите свалить на меня одного общую вину, сделать меня козлом отпущения…
– Нет, Салахетдин, это не так: виноваты и я, и Магира-ханум. Может быть, и Гульшагида в чём-то недосмотрела…