подавали руку, и в то же время почти у всех, даже у беззаботной Ляли, была скрытая обида на Галима. То, что даже Ляля показывает ему своё недовольство, было особенно тягостно. Ей только бы радоваться, что Галим не пришёл на репетицию, – выпал случай блеснуть своим талантом. Разве было бы столько шума и грома, если бы она просто исполнила намеченную для неё с самого начала женскую роль?
За аквариумом послышались шаги. Судя по голосам, приближались Наиль и Ляля. Они не видели его.
– Пожалуйста, не защищай его! Наши бойцы отстаивают границы родины, умирают в далёких северных снегах, а он… – Тут голос Ляли сорвался, и несколько слов, сказанных сдавленным голосом, не дошли до слуха Галима. – Я бы поняла, если бы это сделал чужой нам человек… – снова раздался её голос.
Но тут Ляля свернула по коридору направо. Ушёл за ней и Наиль.
На щеках и на лбу Галима проступили яркие, почти малиновые пятна. Он понял, что речь шла о нём.
И вдруг – как это бывает с очень самолюбивыми и потому особенно упорными в своих заблуждениях людьми – упала внутренняя преграда, мешавшая ему видеть себя со стороны. «Что я наделал!..»
Вечером поступок Галима разбирали на комитете комсомола. Единогласно было решено вынести вопрос на общее собрание.
Придя после заседания комитета домой, Галим сидел за ужином не в силах проглотить ни куска. Рахим-абзы нервничал, ждал, когда Галим заговорит. Но тот продолжал молчать, облокотившись на стол. Тогда Рахим-абзы сам начал объяснение.
Сегодняшний разговор с директором школы серьёзно огорчил Рахима-абзы Урманова. Он обвинял не только сына, но и себя. Конечно, родители наравне со школой отвечают за воспитание детей, как-никак Галим большую часть времени проводит в семье.
Рахим Урманов отдавал добрую половину своей жизни заводскому мастерству и был одним из тех суровых лишь по виду тружеников, которые не считают нужным опекать каждый шаг сына, если тот успешно переходит из класса в класс и растёт на глазах у родителей здоровым советским юношей. В противоположность Рахиму-абзы мать Галима, Саджида-апа, женщина кроткого нрава и мнительного характера, любила сына несколько беспокойной любовью, смешанной с постоянным страхом, как бы чего не случилось с её чересчур резвым мальчиком.
Урмановы жили по тому укладу, который устоялся в коренных рабочих семьях. Рахим-абзы любил, наработавшись в своём механическом цехе, часок-другой помастерить ещё что-нибудь дома: то возьмётся шлифовать нож для придуманной им мясорубки, то придёт ему в голову переставить бра на стене, чтобы свет при чтении зря не пропадал, то вытачивает замысловатую буфетную дверцу, – всегда найдётся какое-нибудь домашнее дело.
Галиму нравилось следить за уверенными движениями терпеливых пальцев отца, из-под которых вдруг выходили интересные поделки. С годами он тоже приохотился к этой работе: чинил не только матери, но и всем соседям электрические утюги, паял кастрюли, проводил звонки, менял перегоревшие контакты. Он легко перенимал рабочую хватку отца, а Рахим-абзы находил время водить мальчика по своему цеху, рано приучая его