Олаф, смотри, крест ставишь не ровно». Искусник растерялся, оступился и сорвался с лесов. Коснувшись земли, его тело окаменело, а изо рта выпрыгнула жаба и выползла змея. Таков печальный конец предания.
– Жаба в этой легенде – символ человеческой жадности, а змея – подлости?
Капитан пожал плечами:
– Бог его знает. Я не большой специалист в эстонском народном фольклоре.
– Получается, что лютеранскую церковь назвали именем строителя?
– Нет. Мой рассказ – красивая легенда. На самом деле, Святой Олаф, или Олай, как его называли на Руси, – это норвежский король. Он принял христианство и боролся с язычеством. А после неудачного нападения на Данию бежал в Новгород, и его престол оказался занят. Он пытался его вернуть и, как настоящий воин, погиб в бою. Церковь причислила Олафа к лику святых.
– Вы прекрасно осведомлены.
– Приходится изучать, потому что это знает каждый эстонец. А к храму советую прийти ещё до того, как зазвучит орган. Побродите по кладбищу. Осмотритесь. Там очень красиво. Много старых склепов. Церковный сторож, если вы его попросите, с удовольствием поведает об их вечных постояльцах.
– Непременно воспользуюсь вашим советом. Мне пора. Где мои фотографии?
– Извольте, – капитан передал свёрток.
– Интересно, а чьи фото вы мне положили?
– Милых дам.
– В неглиже? – улыбнулся Клим Пантелеевич.
– Это сейчас пользуется большим спросом.
– А полиции не боитесь? Вдруг узнают?
– Все фотоателье этим занимаются. И будет весьма подозрительно, если я стану отказываться от торговли «весёлыми картинками».
– Вы правы. Честь имею, капитан.
– Честь имею.
Ардашев поднял голову. Реклама фотографического салона, подсвеченная электрическим светом, сообщала: «Снимки производятся скоро и аккуратно при дневном и электрическом освещении. При заказе одной дюжины карточек выдаётся в премию бесплатно увеличенный портрет. В спешных случаях фотографии приготовляются в 24 часа». Клим Пантелеевич вздохнул тяжело и подумал: «У меня ведь и фотопортрета нет ни одного. Да что там фотопортрета – простой карточки нет. Служебная привычка, оставшаяся ещё со времён заграничных командировок нигде и никогда не оставлять никаких следов: ни фото, ни карандашных портретов уличных художников, ни образцов почерка. Все люди, как люди, фотографируются семьями, чтобы потом лет через сто или двести безусый гимназист водил пальцем по пожелтевшей от времени фотокарточке и показывал сверстникам своего кого-то там по счёту прадедушку, или прабабушку. Собственно, мы с Вероникой ни разу не фотографировались, если не считать одной карточки в день венчания. А зачем? Детей ведь всё равно нет. Вернее, раньше не было. Но теперь есть сын – Павлик, Паша, Павлуша…. И всё сложится, как у всех. А уж у него точно будет большая и дружная семья, и внуки, и правнуки. И как же безумно хочется, чтобы они – когда-нибудь! – с высоты своего двадцать первого, или, там, двадцать второго века смотрели на нас