резцы и вместо них взявшимися за перо, чтобы создать те окна в мир искусства, через которые вы сейчас собираетесь заглянуть.
Так же как и порой собственно искусство, некоторые из этих писем служат проводниками в определенное место и время. Как «Телега для сена» Джона Констебла немедленно переносит зрителя на берега реки Стаур, несущей свои воды под купой облаков спокойным летним днем, так и пронзительная, горестная записка военного художника Пола Нэша своей жене поместит вас на жуткое поле боя Первой мировой; как смелые, выразительные мазки «Автопортрета» Рембрандта раскрывают вам внутренний мир человека, с которым вы никогда не встречались, так и дерзкое письмо итальянской художницы Артемизии Джентилески своему покровителю, написанное в эпоху, когда достичь успеха для нее казалось просто невозможным, рисует яркий портрет своего полного решимости автора.
Кроме того, просто услышать голос художника, говорящего с нами через письмо, – волнующее и необычное ощущение. Я ясно помню, как впервые познакомился с перепиской Сальвадора Дали, чьи невероятные полотна не поддаются описанию – фантастические пейзажи, сцены, играющие с восприятием, вводящие зрителя разве что не в транс. Мне и в голову не приходило, что его письма вызовут во мне схожие чувства. И тем не менее, держа в руках одно из писем, я ощущал в равной мере недоумение от, казалось бы, случайных сочетаний слов – «заблудшие груди», «гнездо ос под наркозом» – и радость от возможности услышать его голос, ясный и недвусмысленный, выраженный посредством другого способа общения; меня странным образом утешил тот факт, что искусство пробивается и сквозь листок бумаги.
Письма предоставляют художнику иной выход для своего воображения, способ обговорить результат своей работы, выталкиваемый в окружающий мир. Иметь возможность прочесть свидетельства их трудов, их опасений, их переживаний – слишком большая ценность, чтобы ею пренебречь.
Я провел значительную часть своей сознательной жизни, раскапывая переписку незнакомых людей в поисках скрытых шедевров, и могу уверенно утверждать теперь, что некоторые письма сами по себе являются произведениями искусства – объектами бесценного культурного значения, достойными наиболее широкого распространения и уважения. Именно поэтому прямо сейчас, когда я пишу эти строки, слева от меня на стене в рамке висит копия письма Сола Левитта, его неподражаемая попытка подбодрить свою коллегу, художницу Еву Гессе, – послание настолько убедительное, настолько вызывающее размышления и побуждающее к творчеству, что оно помещено в конце книги, которую вы сейчас держите в руках. Каждое из его 700 слов способно соревноваться в воздействии с мазками на холсте.
Возможно, посетив мою крохотную галерею, вам придет в голову заполнить свободное место на стене в вашей собственной.
Письмо 01
Холст таращится, как идиот
Нидерландский живописец Винсент Ван Гог нашел свое призвание уже тридцатилетним. Уроженец провинциального Зундерта, ранние годы он провел в поисках постоянного занятия, а единственным центром его жизни была все возрастающая религиозность. В 1878 году он уехал проповедником в Бельгию, где провел несколько лет в нищете. Терпение его семьи, все это время поддерживавшей его материально, было на исходе; дошло до того, что отец попытался поместить его в клинику для душевнобольных. В 1881 году Винсент, теперь полагающийся на помощь младшего брата Тео, занялся рисованием и весь остаток жизни посвятил созданию тех работ, которые и принесли ему посмертную славу. В 1884 году, в возрасте тридцати одного года, он написал брату это письмо. Шестью годами позже, в Овер-сюр-Уаз, Винсент Ван Гог покончил с собой, страдая от тяжелой депрессии.
Мой милый Тео!
Благодарю за письмо, благодарю за вложение. А теперь смотри.
<…>
Вот что: если хочешь работать, не бойся время от времени сделать что-нибудь неправильно, не опасайся, что совершишь ошибку. Умение – многие считают, будто приобретут его, если не сотворят дурного. Неправда, да ты и сам говорил, что это неправда. Это приведет только к застою, к посредственности. Малюй хоть что-нибудь, когда видишь пустой холст, который пялится на тебя с тупой гримасой.
Ты не представляешь себе, как взгляд такого пустого холста отнимает силы, говоря художнику: «Ты ни на что не способен». Холст таращится, как идиот, и так гипнотизирует некоторых художников, что они сами становятся идиотами.
Многие художники боятся пустого холста, но пустой холст САМ БОИТСЯ истинно страстного художника, который дерзает, который однажды преодолел его заклятие.
Как и жизнь – она тоже неизменно поворачивается своей бесконечно бессмысленной, обескураживающей, пустой стороной, не выражающей ничего – как пустой холст.
Но какой бы пустой и тщетной, какой бы мертвой ни притворялась жизнь, человек верующий, полный сил и огня, человек умеющий, никогда не позволит так собой пренебречь. Он берет и делает, и продолжает делать – то есть ломает и «оскверняет», как говорят некоторые.
Ну