розочками, ты в нем хорошенькая. И никаких джинсов!
Я старательно угукаю, как сова в лесу, большего от меня и не ждут.
– Люсенька, волосики свои почаще распускай. Знаю я тебя, в косу всю красоту соберешь. А давай я к тебе приеду, а? На месте осмотрюсь, от тебя ведь слова не добьешься!
– Н-не… н-не… надо, – шепчу в трубку, представляя последствия катастрофы.
– Ну, наверно, ты и права. И где мне остановиться в этой деревне.
Недавно случилась наша коллективная фотография (Александр Лаврентьевич настоял, «для истории и благодарных потомков»), которая незамедлительно попала в местную прессу стараниями нашего пиар-менеджера Анжелы. Телефонный звонок не заставил себя ждать:
– Люсенька, тут в новостях про вас написали! И фото есть. Наш какой из этих? Лысенький? В пиджаке такой? Импозантный! Вот сразу же на него и подумала! Сразу!
– Я не… – как объяснить маме, что лысенький, импозантный и в пиджаке – это Авдеев. И никакой он не мой, тут вообще моего нет.
– Конечно, никому говорить и показывать не буду, ни тете Нюре, ни Галине Павловне – никому! Сглазят еще! Ну хорош!
– Да я…
– Только с ростом что там, не поняла. Вы поодаль стоите, он не ниже тебя? Хотя, какая разница, каблуки носить не будешь, все равно не умеешь. А остальные – посмотреть не на что! То старый, то чудной! Все правильно, Люсенька, будем его и держаться. Да, и ты с этой девицей в красном поаккуратнее – как бы не увела! Знаю я таких: влезут, растолкают локтями…
Лёля перестает дичиться меня, а я почти привыкаю к ее странностям. Только не могу свыкнуться с улыбкой: лицо превращается в гримасу и напоминает злобного тролля. Иногда она тащится за мной по аллеям парка, иногда сидит рядом в беседке, болтая ногами, и позволяет понянчиться с ее куклой. Разговаривает Лёля редко, в основном внимательно слушает мои простенькие истории, придуманные на ходу. К нам присоединяется полосатая кошка. Она настороженно косится в мою сторону и улепетывает всякий раз, когда я нарушаю ее невидимые границы. Но кусок колбасы, стянутый мной с обеденного стола, и ласковое слово творят чудеса. Я сокращаю дистанцию между мной и зверем, подкладывая лакомство поближе к себе, и через несколько дней полосатик позволяет себя погладить. Дохлые мышки, оставленные на нашей лавке в беседке, – своеобразная кошачья благодарность. Я с содроганьем закапываю подарочки лопатой, одолженной у Макарыча, за кустом сирени. Дареному мышонку, как и коню, в зубы не смотрят.
У нас появляется ритуал: при встрече и после кормежки я держу руку ладонью вниз (первое время с огромными опасениями за свое здоровье), а кошка подныривает под нее и трется мохнатой шерсткой, тихонько урча. Анна Никитична удивляется, видя меня с кошкой на руках: «Злая как черт! Я руку к ней протянуть боюсь – исполосует, не то что погладить! Килечку ей с кашей поставлю, так не подходит жрать, пока не отойду. А тебя, ишь ты, признала!»
Вот такая подобралась компания отщепенцев – девочка-женщина, злая кошка и я. У каждой маленькой компании свой секрет, у нас ключик непонятно-от-чего.