Мать-одиночка в пугающей заколдованной Тыве. Зое – семь, Захару – четыре. Вокруг нищета, холод, пьянство.
Чертыхаясь, Люба собирала пожитки, бережно укладывая дорогие ей побрякушки, украдкой пихая в ведро стопки альбомных листов с трогательными маляками и неряшливых плюшевых друзей. Зоя ревностно отстаивала каждую замусоленную «драгоценность», не понимая, почему нельзя забрать все.
Рев турбины ластиком стер крохотное прошлое. Зое – семь, Захару – четыре. Здравствуй жизнь в двух шагах от ослепительной Москвы.
«Доня, что с тобой случилось? – как мантру, повторяла одинокая больная бабушка. – Подучись, работу найди, мужчину приличного. Ради детей, ради меня». Но Любе хотелось только одного – отогреться изнутри. Спрятаться от чего-то ужасного.
Зоя не успела проникнуться теплом к бабушке, которая скончалась через три года после их переезда. Неприветливая, угрюмая, она трудилась нянечкой в детском саду и, когда возвращалась с работы, запиралась в комнате, обиженно бубня что-то неразборчивое.
Каждые выходные пожилая женщина тащила внуков на рынок, больше чтобы похвастаться перед знакомыми, чем купить янтарного деревенского маслица или сливок из-под коровки. Брат жадно принимал угощения от тучных тетушек в фартуках поверх синтепоновых курток, а Зоя стыдливо прятала руки, боясь, что вместе с конфетами к ее варежкам прилипнет запах рыбы, козьего сыра или еще какой-нибудь гадости.
Майя – самое яркое воспоминание из тувинского детства. Они жили в одном подъезде тонкокостной панельки. Семья Доржу на третьем этаже, Зоины родители на четвертом. Девочки попали в одну группу в детском саду, и родители двух вихлявых попрыгушек договорились по очереди отводить и забирать их.
Отец рассказывал, что фамилия соседей тибетского происхождения переводится, как «алмаз», «крепкий, сильный». «Счастливые люди такую фамилию носят», – говорил он.
Фамилия папы, которую Люба сменила по возвращении в родной город, означала «лицо, имеющее бледный цвет» и звучала как-то не произносимо – Сырыгал или Сырыглар. Действительно, кровь отца, разбавленная славянской кровью матери, дала детям почти фарфоровый цвет лица. Ничего не выдавало в них желтолицых тувинцев, разве что почти черный цвет глаз.
Мать Майи была учительницей русского языка, отец – журналистом. Родители общались с ней на равных, обсуждали локальные новости и прочитанное в научных журналах за вечерним чаем с баранками. Учили немыслимому для детей того времени искусству – вести полемику со взрослыми. А если оказался слабее оппонента, уметь посмеяться над собой.
Зоя помнила, как смотрела на крупную Майю с бесформенным плывущим ртом и крючковатым прищуром глаз, и не могла оторваться, будто ее гипнотизируют.
И вот голос из далекого прошлого настиг Зою в бетонном лабиринте МКАД на скорости ста километров в час. Застал врасплох. Конечно, она знала, что Майя собиралась штурмовать столицу. Два месяца назад они списались во «ВКонтакте», и тувинская подруга с напором, выраженным в обилии