но против Княжьей воли на Руси не попрешь: вековые тригорские бакауты шли лишь на русские корабли, и следили за этим строго. Зато вокруг пущи разрослись деревья попроще, менее ценные, но тоже нужные – корабельные сосны. И вымахали они на славу, весь северный берег Лихоборки ими зарос, от самого Тригорья до Кметь-реки.
Ничего дурного про здешние рощи Алеша припомнить не мог, но на северо-западе Бакаутовый лес переходил в Тригорскую пущу с ее Рудными топями, про которые говорили и даже писали всякое. Впрочем, разбойникам и тем более худам делать там было нечего: местные нечистики заживо бы сожрали, а значит, хозяев мурина следовало искать на этом берегу Лихоборки. Разбойники могли грабить лесоторговцев, худы – искать дорогу в пресловутое Лукоморье, но и тех и других должны были гонять дружинники с заставы, если, конечно, не разленились.
Это в Сорочинских горах живут от набега до набега и половину коней держат оседланными даже ночью. Тригорье путных врагов со времен войны за Вольный полуостров не видело, хотя воевода, по словам Стояна, навоеваться успел. Наделенный почти богатырской силушкой весельчак при отце нынешнего князя дрался со многими супостатами и покрыл себя заслуженной славой, только Владимир от своих воевод требовал большего. Чтоб не просто впереди всех в сечу кидались, но и головой работали, а с этим делом у Тита-Кита было не в пример хуже.
Обижать отцовского любимца князь не хотел, вот и измыслил для него дело по уму, определив на дальнюю заставу. Только Владимир не был бы Владимиром, если б ограничился одним лишь добром, без пользы. Застава охраняла юго-восток Тригорья, включая ценный Бакаутовый лес и земли возле Безбурного залива. Побережье Синего моря русичи стерегли пуще глаза, вот и поставили княжьим указом заставу, хотя в портовых городах уже имелись свои большие дружины. Заставным надо было и Тригорье с Кметь-рекою сторожить, и важные грузы сопровождать, и лихих людей по лесам искать. Разбойнички, после захвата Русью Вольного полуострова, прыснули из вычищенного гнезда в разные стороны. Кого-то успели отловить, а кто-то, особо пронырливый, сумел уйти – схоронился, зализал раны, сколотил новые шайки да стал тревожить южное побережье. Сперва головной боли злодеи прибавляли воинам-русичам изрядно, но сейчас поутихли. Видать, дружинники свое дело знали, извели-таки татей да ушкуйников.
А как успокоилась жизнь в здешних краях, стали в Тригорье ратников посылать: юнцов – на обучение, хворых – на излечение, охочих до драк и женских ласк – чтоб малость охолонули. Так и жили. Кто-то появлялся, кто-то, отслужив урочный срок, уходил, один Кит Китыч оставался, как та елка, зимой и летом одним цветом. Мало того, открылось в воеводе то, что прежде он сам про себя не ведал.
Большие города дружину всегда прокормят; ты знай мечом работай, а что ложкой хлебать – найдется. Будущий тригорский воевода хлебал, не жаловался, а тут самому крутиться пришлось. Кормовые из казны, само собой, шли исправно, только от щей с кашей до звонкой монеты путь не близок, особенно в захолустье.