существовать в этих условиях. Пол застлан гнилым сеном, пропитанным мочой, так как кретины вообще мочатся прямо под себя; для больших же нужд в хлеву был отведен угол, который никогда не чистился и медленно сокращал из года в год свободную площадь. Трудно было сказать, одеты ли кретины в поношенную шерстяную одежду, род мешков с дырами для головы и лап, или же обросли шерстью, напоминавшей баранью. Отец, мать и еще один взрослый карлик стояли и плакали, расставив ноги с огромными ступнями, уронив чудовищные головы с мясистыми ушами и веками, все трое с однородной растительностью, и пол матери определяли одни груди, вывалившиеся наружу. Потомство, отличавшееся от родителей меньшими только размерами, цеплялось за родительские ноги и визжало. Было видно, как блохи, несмотря на холод и горы, стаями прыгали вдоль и поперек, а сено шевелилось.
Лаврентий выскочил на снега и чуть не задохнулся от чистоты воздушной. Что за мерзость? И здорово, значит, он был пьян накануне, что не разобрался. Вот каковы они, пресловутые недотроги. Перебил бы их всех охотно, несмотря на какие-то их заповедные права и что будто бы охраняют они деревушку от завалов, да дважды не избежать самосуда. Лаврентий многое слышал об этих страшных больных, о том, как ограничен их ум и скудны средства выражения, но то, что он увидел, ошеломило его.
Зобатый, узнав, что Лаврентий устроился на ночлег у кретинов, не мог уснуть и с рассвета стоял на дворе под снегом, ожидая, когда это предприятие окончится. Впустить к себе взволнованного Лаврентия отказался, а выбросив ему новую одежду, потребовал, чтобы тот выкупался в ледяной речонке и переоделся. Не рискуя оставаться без крова и дружбы, Лаврентий подчинился и только потом получил приглашение войти и выпить.
Поучениям зобатого не было границ.
– С тех пор как я жив, – хрипел старик, – никто еще не вздумал прибегать к заступничеству кретинов. Ни за кем еще не было такого великого греха. Что же натворил Лаврентий?
Законы плоскостных не обязательны для нас, горцев, так как наша правда – не их правда. Плоскостные слепы и живут умом брюха, мы живем умом ума. Они умирают, мы превращаемся в деревья, они видят вещи, мы видим и души. Равнина существует только для того, чтобы были горы, а горы для того, чтобы оградить чистых от черни. Мы гостеприимны, но Лаврентию нужно помнить, что он чернь.
Можешь ли узнать по звуку, удачен или нет выстрел? Предсказать, по какой ложбине будут на заре спускаться к воде козлы? На дне реки видеть следы шедшего по руслу зверя? Скажешь ли, какое из деревьев упадет первым от старости и когда? На какую местность обрушится первая лавина? Куда скатится молния?
Твои знания ничтожны, чувства притуплены. Откуда же ты знаешь, что твое злодеяние велико?
Старик стоял покрасневший и ослепительный, вознесенный предчувствием бед, приход которых он пытался побороть, сознавая, впервые быть может, что немощен, что лета что-нибудь да значат. Но Лаврентий и не попробовал подняться вслед за зобатым. Он так