геройски уцелела. Счет килокалорий в моем желудке наверняка перевалил за тысячу. На счастье, папа-Штейн с мамой-Штейн не страдают склонностью к полноте, так что Яночка унаследовала от родителей очень правильные гены.
– Парацельс? – Я с удовольствием прикончила очередной блин. – Хм, Парацельс… Что-то я не слышала о таком кулинаре.
Сидящий напротив гражданин Великого герцогства Кессельштейн помотал белобрысой арийской головой:
– Филипп Аурелий Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, он же Парацельс, никогда не был кулинар.
Длиннющую цепочку слов Макс-Йозеф отчеканил без запинки и преисполнясь благоговения. Оно и понятно. Если поставить это многоступенчатое германское имя рядом с его собственным, всего-то двойным, сравнение выйдет не в пользу герра Кунце.
– Тогда кем же он был? – выразила я вежливое удивление. На обочине моей тарелки лежали еще две клубничины – крупная и немного помельче. Я колебалась, с какой начать.
– Парацельс был знаменитый врач, алхимик, путешественник и оккультист, – принялся добросовестно перечислять Макс-Йозеф. – А еще оригинальный натурфилософ.
Ох уж эти мне дилетанты! Стоит человеку более-менее прилично овладеть одной-двумя науками, как он сразу воображает, что сделался большим специалистом сразу во всем на свете. Примерно такой вот гастроном-любитель – между прочим, доктор философских наук и профессор МГУ – пригласил меня однажды в гости. Он надеялся соблазнить Яну Штейн настоящей грузинской хашламой и первозданным салатом «оливье», а потом, на волне успеха, завлечь в постель. И что же в итоге? Хашлама у него оказалась так себе – бульон недостаточно острый, мяса мало, помидоров нет совсем. С «оливье» ученый муж и вовсе оскандалился: вместо дикой куропатки порубил в салатницу заурядную фабричную куру. Позор! Я была вынуждена прочесть ему краткую лекцию о том, чем подлинный «оливье» отличается от позднего новодела – салата «Столичный», запущенного в тираж шеф-поваром ресторана «Москва»… Короче, до койки у нас дело не дошло. Я, главное, была не против. Однако к финалу моей лекции по физиономии профессора разливалось уже такое уныние студента-троечника, что снова разжечь этот костер нечего было и пытаться. Ромашки спрятались, поникли лютики.
– Если этот ваш знаменитый Остап Сулейман Берта Мария Бомбаст фон Гогеншнапс вовсе не кулинар, – осведомилась я, – на фига же ему было работать по чужому профилю? Вот мой учитель, мастер теоретической кулинарии Адам Васильевич Окрошкин, к примеру, никогда не взялся бы писать монографию по оккультизму.
Выбрав ягоду покрупнее, я обмакнула ее в сироп, а затем уж присовокупила к ней половинку блина.
– Парацельс жил в XVI веке, – напомнил мне Макс-Йозеф с чуть заметным упреком в голосе. Как будто я была в этом виновата. – Тогда многие имели широкий профиль. Как врач, он не мог не быть немного химик, фармацевт, гастроном. А еще он занимался духами.
Герр Кунце сделал ударение на первом слоге – «дУхами». Я по наивности решила, что ариец заплутал в неродном русском языке.
–