в те же стеклянные двери, через которые прошла Арина. Он будет здесь во плоти.
Внезапно Арина почувствовала, что ей стало трудно дышать, будто она летит со снежной горки в санях, и ветер дует в лицо, а сердце замирает от восторга и страха. Дома у мамы, во Владимире, над ее кроватью висел плакат из журнала – Дженсен Эклз из «Сверхъестественного» улыбается зрителю доброй и открытой улыбкой. Он тоже был красивым от природы, нравился всем с первого взгляда, в его глазах тоже плясали язычки пламени. И можно было думать о нем, если хочется. Можно было даже представлять себе что-то невообразимое, представлять себя вместе с ним, но от этого никогда не перехватывало дыхание.
Ведь Дженсен Эклз никогда не спустится к ней с плаката. А мужчина с фотографии вот-вот будет здесь.
Арина вдруг тоже захотела пробраться за ограждение к журналистам и увидеть Коршуна в жизни, таким, какой он есть.
Вдруг бы он тоже увидел ее? Вдруг он бы ее заметил?
Не в этой жизни. Какая глупость! Вот если бы Арина была другой – в красивой одежде, с другими руками-ногами, не с такой бледной кожей и была бы блондинкой, к примеру… Только не угловатым подростком, которому в девятнадцать больше пятнадцати не дашь. Если бы она была кем-то другим. Красивой и уверенной в себе женщиной. Тогда бы он мог ее заметить. «Тебя никто не хочет, ты же как ёж!»
– «Ненависть подобна сну о смерти, кошмару, от которого невозможно проснуться. Ненависть подобна мыслям о самоубийстве, которые вложены в чужие головы. Ненависть разрушает даже то, что любит. Ненависть побеждает детство и питает тех, у кого ничего нет. Ненависть убивает», – девушка на шпильках читала вслух, нараспев, слова из проспекта, а Арина молча слушала ее, парализованная абсурдными желаниями и нелицеприятными мыслями о самой себе. Она и не пыталась вникнуть в словесную вязь. Она не сводила взгляда с дверей.
– Выставка пробудет тут до двадцать пятого, а потом – тю-тю. Уедет в Лондон, – продолжала женщина. – Но он, конечно, здесь на каких-нибудь пару дней.
И вдруг Арина встала с места и застыла, как вкопанная. Проспекты выпали из ее пальцев и рассыпались по полу – она не заметила этого. Беспомощно она смотрела на небритого мужчину, остановившегося в стеклянных дверях, и сердце ее застучало громко и сбивчиво, дыхание почти остановилось.
В стеклянных дверях стоял он.
3
Странное дело, его словно никто не замечал. Возможно, его просто не узнавали. Но Арина узнала его сразу, несмотря на то что Максим Коршун, стоявший в стеклянных дверях, мало походил на человека с фотографии на проспекте. Он был высоким, расслабленным, улыбающимся, в руках держал видавший виды рюкзак – турист, заглянувший в музей по ошибке. Слегка усталый, в темных очках, простых заношенных джинсах, кроссовках и слегка помятой футболке, он словно только что сошел с обычного поезда и ну никак не тянул на звезду.
Только большая, тяжелая фотокамера с громоздким объективом, висевшая у него на груди, указывала на его принадлежность к профессии. Волосы – светлый