n>
Последняя расхлябанность. Манифест дада
I
1° Вокруг огненного шара носится ком нечистот, на котором продают дамские шёлковые чулки и ценят Гогенов. Поистине прискорбный аспект, который, правда, немного разнится: шёлковые чулки постижимы, Гогены – нет. (Только вообразить Бернгейма как авторитетного биолога.) Тысяча скучнейших предписаний мелкомозглых растафари, чьи эрегирующие буржуазные указующие персты преподносят нам литературные отделы газет (вот уж пастозные ссаки!), чтобы приманить денежные ручейки, учинили такое запустение, которое до некоторых дам не дошло и по сей день. (Три минуты на размышление о психозе плохо ухоженной оптики; клинический симптом, первичное: недооценка дамских шёлковых чулок; вторичное: затруднения пищеварения.)
2° Чем мог заняться первый мозг, угодивший на глобус? Наверное, удивлялся своему присутствию и недоумевал, что делать с собой и с грязью под ногами. Между тем, к мозгу привыкли и считают его таким пустяком, что даже не игнорируют, сделали из себя растафари (в самом низу: тёмный поляк; в самом верху: ну, разве что председатель судебной коллегии), а из столь не по чину любимой природы – кулисы для поистине неслабой пьесы. Этот несомненно не столь героический выход из всё ещё недооценённой дилеммы хоть и лишился привлекательности окончательно с тех пор, как стал наперёд обозрим (как же глупо личное дерзновение!), но именно поэтому оказался столь подходящим для известных процедур.
3° Даже машинисту паровоза хотя бы раз в году приходит в голову мысль, что его отношения с локомотивом отнюдь не принудительные и что о своей супруге он знает не намного больше, чем после той тёплой ночи в роще. (Назови я Ла Виллет или Терезин Луг, картина была бы слишком иллюзорной; подсказка для диссер-тёток: «О топографической анатомии, психической вентиляции и иже с ними».) В отеле «Ронсере» или на Пикадилли уже случается наоборот: становится чертовски непонятно, с чего это ты вдруг таращишься на собственную руку или насвистываешь трели, слышишь свои почёсывания и жуёшь слюни. Этому, казалось бы, столь мирному примеру ближе всего возможность того, что разъедающее чувство скуки подтянется до мысли об её причинах. Этот милый момент и организует головореза (ах, какой он душка!), который творит свои бесчинства как пророк, художник, анархист, государственный деятель и т. д., короче, как растафари.
4° Наполеон – как ни крути, и впрямь толковый малый – безответственным образом утверждал, что истинная профессия человека – пахать землю. Ну почему же? А плуг что, с неба упадёт? Однако что-то homo всё-таки привнёс, так и слышится мне голос дамы, страдающей от любовного недоедания. Ну, уж во всяком случае, не пахоту; и злаки, и плоды, в конце концов, были и до него, изначально. (Пожалуйста, пройдитесь по следам жатвы немецких биогенетов, узнайте, почему я не прав. Но это, однако, будет очень скучно. Поэтому я прав.) Итак, последняя новость: и Наполеон, который обычно с большой охотой являл безотказную неукротимость, местами являлся ковёрным. Жаль. Очень жаль.
5° Так как растафарично всё, мои дорогие, каждый (в большей или меньшей степени) – дутая фигура, слава богу. (Лишь между прочим: 10 сантимов тому смельчаку, который докажет мне, что есть хоть что-то, не привнесённое самовольно в качестве нормы!) Иначе бы начался, впрочем, эпидемический падёж. С диагнозом: чудовищная скука; или: паническое смирение; или: трансцендентальная неприязнь и т. д. (Можно, продолжая сколь угодно долго, пройти весь перечень бездарных состояний.) Поэтому соответствующий каждой местности личный состав населённой поверхности Земли – лишь логичный результат скуки, что стала нестерпимой. Скука: это ещё самое безобидное слово. Пусть каждый для своей неполноценности подберёт себе вокабулу по вкусу! (Изрядный сюжет для азартной игры в фанты!)
6° Общеизвестно, что собака – не гамак; менее известно, что без этой робкой гипотезы у художника опускаются его испачканные краской руки; и вообще неизвестно, что междометия – точнее всего: мировоззрения – это смеси вокабул… Чёрт возьми, тут процедуру придётся немного расширить. (Маленький образ: лёгкое кускование головки плода!) Вот: все стилисты далеко не ослы. Ибо стиль – лишь жест смущения дичайшей структуры. И поскольку смущение (после того, как чуть-чуть переспишь с этой мыслью) на поверку оказывается великолепными поминками по самому себе, то заметно, что стилисты – из опасения, что их сочтут ослами – ведут себя намного хуже последних. (Поскольку ослы обладают двумя выдающимися качествами: они упрямы и ленивы.) Различие между Паулем Оскаром Хёккером, Достоевским, Цобельтицем и Ведекиндом брезжит поэтому лишь в умении держать себя внутри упомянутого жеста смущения. Брызжет ли человек образами в правильно функционирующем хорее или как-то ещё (все образы убедительные), или, так сказать, экспрессионистски мне нашёптывает, что ему было тошно, но стало лучше с тех пор, как он это изложил чёрным по белому, или что ему хоть и было хорошо (смотри, смотри!), но стало тошно с тех пор, как он перестал это понимать (трам-там-там!): это всегда всё та же подослиная натуга – желание вытянуть себя из смущения, ф о р м и р у я его (стилизуя, прости господи). Омерзительное слово «формируя»! Это значит: из жизни, неправдоподобной до кончиков