ежели всех собрать. Народищу! Площадь большая, да люд толчётся всяко-разный.
А Тот-кто-внутри снова ворохнулся насмешливо.
"– Пятачок".
– Чегось? – Снова непонятно. А, место мало? Стало быть, и рынок маленький? Ничё себе, маленький! Хотя да, города какие здоровые сняться! Небось, по сто тыщ народу в таких живёт.
Съестным тоже торгуют… сглатываю слюну, ить не жрамши с утра! А тут такие лакомства!
Вон картошка тушёная, да с салом. Пусть прогорклым чутка, но то ерунда! А вон щековиной да лёгким тётка торгует. Вот ведь работа, а?! Знай себе, сиди на тёплых чугунках, то жопу иногда отрывай, чтобы кусок отрезать, да копеечку у покупателя взять.
При деньгах всегда, при еде, да и жопа в тепле! Рай! А дожжь если, так небось недолго натянуть на голову рядно, иль до домов добежать, коль совсем уж боженька землю-то залить вздумал.
А в жаровнях! Тяну носом… ну точно колбаса! Чуток подтухшая, но в масле-то! Жареная!
– Печёнка-то свежая? – Прасковья Леонидовна мало что носом в неё не уткнулась.
– Какой же ей ещё быть!? – Всплеснула немолодая торговка руками, выпростав их из-под засаленного, отродясь нестиранного фартука.
– А не ты ли мне с тухлинкой по осени продала?
– Окстись! Типун тебе на язык! – Охотно возмутилась торговка, – Бабы, ну вы слыхали? С тухлинкой!
О шума хотелось зажать уши, но пялюся по сторонам. Опасливо! Народу много, и все незнакомые, злые. Иль это они на хозяйку злы? Могёт быть и так, больно уж язык у ей поганый, стервь как есть!
Пока набрали снеди, Прасковья Леонидовна успела перебрехать мало не с половиной рынка. Назад она шла довольная и така спокойная, будто церкву посетила. Ну точно эта… вомпер, во!
Набрали вроде бы немного – знаю уже, что хозяйки в городе кажный день на рынок ходят. Своего-то хозяйства нет, куды деваться-то?
Набрали немного, а вот шли назад долгонько, ажно руки отваливаться начали. Она, хозяйка-то, сразу шипеть начинала, когда я корзину на снег ставил. Держи, и всё! А она неудобная, страсть!
Завтрака меня лишили – за леность и тупость.
– Неча! – Сказал похмельный мастер Дмитрий Павлович, наливая подонки в стаканчик и выпив, морщася, – Не заслужил! Пшёл!
– Ничо, – Бормочу негромко, – у меня снедь в узелке, недаром Ираида Акакиевна… Лёшка, стервь такой! Ну погоди у меня! Даром, что старше, а кровавой юшкой умоешься!
Меня аж затрясло – это ж надо?! По чужим вещам лазать! Ты мне кто есть? Кум-сват-брат? А коли нет, то и не замай!
Вместо завтрака пришлось колоть дрова, а опосля позвали чистить самовар да выбивать половики.
В обед покормили, и то слава богу! А то ажно руки дрожать начали, так есть хотелось! Щи с головизной, да опосля каша пшённая с маслом. Мне, вестимо, ни мяса щах, ли масла в каше не досталося, но и то! У тётки, чай, не сытнее ел. Даже когда было что.
– Мусор выкини, да полы опосля помоешь, – Сказала Прасковья Леонидовна, – и смотри! Проверю потом!
Сказала и ушла, переваливаясь как утица. Вот же… зверь-курица! Ленивая, страсть!