неуважение к господам кавалерам, да и пусть: решение было принято – уже принято…
– …подвиг точно ложится во вторую статью «Статута…»: «Кто, лично предводительствуя войсками какого-нибудь отряда или частью боевого порядка, находясь под сильным и действительным огнем и при сильном натиске или сопротивлении противника, настолько очевидно поспособствует своими действиями победоносному успеху всего отряда, что без оных невозможен был бы упомянутый успех».
– Возможно это и так… Но представление на гвардии поручика Разумовского та же Дума не утвердила. «Статут» я, знаю, поверьте уж, не хуже вашего. Статья седьмая: «Кто с боя успеет в осажденную крепость ввести значительное подкрепление или снабдить ее необходимо нужными снарядами или запасами».
– Верно. Но в том то и соль, что Разумовский – не успел…
Квартировал поручик Рыков, как и многие, очень просто – в землянке, отрытой на обратном скате высоты. С видом на город и море, так сказать. Пулеметчикам выделили «апартаменты», все убранство которых состояло из четырех грубо сколоченных топчанов с сенниками и деревянного щелястого щита на козлах, обозначавшего стол. При штате пулеметной команды всего в три офицера одно ложе и так оставалось вакантным, но уже две недели Рыков и вовсе оставался в сибаритском одиночестве: капитан Серов выбыл в лазарет с жестокой дизентерией, а поручик Скарыдлов – чуть ранее – в царствие небесное.
Помещение никаких изысков в убранстве, понятно, не имело, кроме одного, зато весьма примечательного японского лубка, который капитан невесть где подобрал и лично прилепил хлебным мякишем на дверь. Картинка оказалась припохабнейшая: русский солдат со спущенными шароварами, стоящий на четвереньках, к которому сзади пристроился раскосый самурай. Японец охальничал над русским содомитским способом, а тот, судя по растерянно-изумленному выражению лица, не вполне понимал, что же это с ним вытворяют. Поручик Скарыдлов, натура отчасти чувствительная, неоднократно просил убрать с глаз долой этакую срамоту, на что Серов отвечал: «На то и повесил, чтоб глаза мозолила. Злее будем, штык им всем в…! И банник в… И…»
Сидеть под арестом было невообразимо скучно, и оттого всего на второй день вечером Рыков глубоко «сел в галошу». И сделал это совсем простым способом, легко согласившись отлучиться к пулемету: расчет никак не мог справиться с очередной поломкой. Внешняя легкость решения подкреплялась веским самооправдательным мотивом: не к девицам же он побежал, право слово…
Как назло, именно в этот момент на Высокую прибыл генерал Кондратенко, обходивший позиции в сопровождении полковника Третьякова. И, уж, конечно, поручик немедленно попался им на глаза. Выслушав бравый рапорт, генерал снял фуражку, отбил по донышку пальцами некое подобие марша, и как-то очень по-домашнему обратился к полковнику:
– А что, Николай Александрович, не многовато ли у вас в полку поручиков Рыковых?
– Прошу простить, но не вполне понимаю…
– Все