.

БОГ:

      гвы ять кыхал

      абак имел имею…

      Уразумел?

      Петров:

      Прости. Не разумею.

      ГОСПОДИН БОГ:

      Эх, неучёность, мрак.

      Начнём с другого бока:

      Амел абак

      гвы ять

      имел-имею…

      Петров:

      Не ухватить и не понять…

      ГОСПОДИН БОГ:

      Имею-иметь-имеешь

      Осьмушками! осьмушками!

      Ну, разумеешь?

      Петров:

      Осьмушками! гвы ять кыхал!

      Не А, не Бе, то звук иной

      шершавый тощий и больной.

      ГОСПОДИН БОГ:

      Но-хал!

      Пинега:

      Петров, Бог не в себе!

      ГОСПОДИН БОГ:

      Простите, сударь,

      вы с невестой

      дрянь земли, утробы гарь,

      жизни тухлые помои.

      Обрести хотите место,

      неразумные вы твари,

      в светлой сакле над землёй…

      а стоите над трясиной

      развеваясь как осины.

      Всё. Теперь со злости

      Я вам переламаю кости.

      В зловонный зад вгоню свечу

      и чрева гниль разворочу!

      Он с воплем сорвал тряпицу, за которой была скрыта другая комната.

      Прочь, прочь!

      Там досидите ночь,

      авось найдёте место

      тебе халде с твоей невестой.

      Мокрицы, прелые онучи,

      умалишённых испражненья.

      Блевотина индюшек.

      К башкирам упеку,

      дубьё, яловый тын —

      в Баштым,

      в Уфу!!

      Не знаю, что ещё сказать: Тьфу!

      И он показал им голый живот.

      Они сомкнулись без движения,

      глядели косо врозь.

      А между тем, в дверях

      промокший ангел вырос.

      У ног его кольцом свивался

      трёхцветный булленбейсер Бум.

      Взор ангела смеялся

      под влияньем нехороших дум.

      ГОСПОДИН БОГ:

      Где шляешься, бездельник?

      А вы идите, идите.

      А то я возьму да прямо в вас плюну.

      Будет неприятно, неопрятно,

      некультурно. Превеликий грех.

      За его спиной раздался грозный смех.

      Далее: ПРИБЛИЖЕНИЕ ОКОНЧАНИЯ

      свят, свят, что там была за комната, куда они попали, и что в этой комнате творилось:

      На низеньких палатях,

      на пёстрых одеяльцах,

      в убогой атмосфере

      валялись постояльцы,

      не то люди, не то звери.

      Куда же встать,

      куда присесть им,

      чтоб сердца успокоить стук?

      И как синички на насесте,

      взобравшись на сундук

      Они делили крошки из кармана,

      делили нежность рук и ног.

      Потёртые странички из далёкого романа

      напоминал их уголок – бедные птички.

      Ещё дремота не успела

      их обступить со всех сторон,

      ещё солдатка злобно пела,

      изображая временами

      то слабый вздох, то грубый стон.

      Ещё тянул на флейте ноту

      Горбун,