могло светить, если бы все это действительно оказалось правдой.
Когда подростков развели по камерам, к Жавнеровичу подошел прокурор района и поинтересовался о том, как идут дела с допросом.
– Похоже, и правда, ничего не воровали, – пожал плечами Жавнерович, которому совсем не хотелось становиться человеком, благодаря которому этим детям могли впаять лет десять, а при плохом раскладе и вовсе расстрелять. Сам Жавнерович умер бы с голода, если бы в годы войны не своровал пару раз мешки с продовольствием. Начальник помощника прокурора недовольно поджал губы, услышав плохой, по его мнению, ответ, и велел конвою привести в комнату для допросов одного из подростков.
– Так нельзя вести допрос. Если ты не уверен, лучше не заходи к подозреваемому. Они ж как загнанные звери, чувствуют это и уходят в отказ, – с интонацией школьного учителя начальных классов сказал следователь. – Сиди в соседней комнате и учись, – бросил он перед тем как зайти к подростку, который во второй раз за день оказался в комнате для допросов.
Михаил Жавнерович ожидал, что сейчас начальник продемонстрирует чудеса проницательности или же начнет запугивать подростка, но вместо этого он поступил точно так, как делали когда-то в деревне сотрудники ОГПУ[4].
– …Ты, конечно, считаешь неправильным сдавать приятеля, но я решил, нужно все-таки сказать, что твой товарищ уже во всем признался…
Через несколько минут наряд милиции уже выехал на место, где были спрятаны украденные мешки с продовольствием, а еще через час начальника Жавнеровича вызвали к телефону. Звонили из отделения. В процессе разговора лицо прокурора сначала стало брезгливым, а потом удрученным. Повесив трубку, он с некоторым превосходством посмотрел на Жавнеровича.
– Вместе с мешками нашли труп паренька лет двенадцати. Они, видимо, барыш не поделили и разбили ему голову. На нем такие же штаны с биркой были, – зачем-то уточнил он. – Все они преступники. Если бы люди не боялись наказания, все были бы преступниками, Жавнерович, – назидательно закончил он.
С того случая помощник прокурора Михаил Жавнерович старался больше не позволять себе жалости к допрашиваемым. Этот простой как мир трюк с блефом работал на допросе почти всегда. Услышав, что подельник «уже во всем признался», человек начинал топить своего приятеля так, что дальше оставалось только успевать записывать. Иногда попадались сложные случаи. Бывалые воры и рецидивисты не спешили признаваться в преступлениях, но тогда в ход шел карцер или то, что принято было называть «допросом с пристрастием», который обычно проводили молодые сотрудники на заднем дворе. Конечно, Жавнеровичу было неприятно осознавать, что он причастен как раз к тому, что категорически запрещено в следствии (он недавно сдавал экзамен на эту тему), но сложные времена требовали сложных решений.
Жена несколько часов подряд плакала, рассказывая о том, как пропал ее лучший в мире