голодом за провинности, которых на самом деле никогда не было. Конечно же, несколько тысяч человек отбросили коньки, но на это никто не жаловался. За плату мы отдавали внаем рабочую силу, но редко вели точный учет доходов; в итоге мы чуть снизили рекомендованные ставки, из-за чего, естественно, вырос оборот. Фабриканты и другие работодатели ни разу не пожаловались. Образцовое сотрудничество. В конце лета общая прибыль подошла к миллиону марок. Предприятие прекрасно работало, пока во время проверки капо[7] не свалил чиновника из Берлина: у того очки разбились. Заключенный рухнул на колени и стал умолять сохранить ему жизнь – как будто у кого-то было желание себя этим утруждать. Он выл, умолял, цеплялся за удивленного чиновника, пытавшегося вырваться, – хватка в результате становилась лишь крепче. Наконец капо крикнул, что, если его пощадят, он ему все расскажет о жизни в лагере. Естественно, имевшиеся у него сведения были весьма скудные, но, прежде чем мы оттащили и увели его, он успел выкрикнуть, что с суточным пайком в лагере дело нечисто. И было уже поздно. Во время проверки все, что мы спрятали, нашли и конфисковали. Больше месяца мы просидели в тюрьме в Люблине – ждали исполнения смертного приговора. Что, кроме хода войны, изменило решение суда, мне неизвестно. Но кто-то передумал. А мы оказались на Восточном фронте.
Постепенно у Джеймса скопилось немало информации. Рассказ о находившихся рядом с ним симулянтах собрался из обрывков сведений, коротких историй и длившихся часами хвастливых разглагольствований.
Тощий Дитер Шмидт, лежавший дальше всех, обычно говорил очень тихо, а потому многое понять было тяжело. В подобной необычной ситуации сложно было определить, был ли он по своей натуре сдержанным или просто боялся, что его раскроют. Однако было ясно, что чем больше сеансов электрошоковой терапии, тем рассеяннее становился Дитер Шмидт, в то время как ни Крёнер, ни Ланкау на них особо не реагировали и регулярно беседовали.
Джеймс молил о том, чтобы однажды ночью их услышала медсестра. Тогда трех подонков раскроют и этот кошмар закончится.
До этого момента ему лишь надо позаботиться о том, чтобы ни у кого из них не появилось подозрений на его счет.
Рассказы симулянтов вызывали ужас, но в то же время завораживали. Так же как фильмы и романы, которые Джеймс вызывал в памяти, постепенно он погружался в них все глубже и глубже.
Перед глазами мелькали события.
Дитер Шмидт всегда называл своего командира Почтальоном – прозвище ему досталось, потому что он писал поздравления на человеческой коже.
– Разве не этого хотят все в лагере – чтобы их отправили подальше отсюда? – говорил он.
Дитер Шмидт отзывался о Почтальоне как о человеке веселом и сообразительном: благодаря ему условия их жизни в концлагере оказались сравнимы с домом – во всех отношениях.
Но когда их понизили в звании и перевели, изобилию и темным делишкам Почтальона и Шмидта пришел конец. Средства стали скромнее,