не трогайте их, я сам похороню по всем правилам. На могилку ходить буду, прощения просить».
Поехали дальше, везде горе и слёзы. Разыскивая своих погибших родных, по улицам бродили мужчины, женщины, дети, Видели причитающую женщину, заломив руки, она шла по улице, останавливаясь у каждого трупа. Слышали крик девочки: «Мамка, мамка, где ты?» – рядом с ней женщина, обнимает и гладит её по головке. Девочка плачет, закрыв лицо руками, и слезки одна за другой бегут между детскими пальчиками. Больно, очень больно было смотреть на горе людей, а говорить… ты уж прости, милая жёнушка, не могу больше… сердце разрывается и в груди всё щемит.
– Миша, ты бы ту девочку, что мать потеряла, привёз к нам. Мается сейчас верно, бедненькая, ни поесть, ни поспать. Анне и Гале сестрой бы стала, а нам дочерью.
– Нельзя, Маша. А как отец найдётся, или какие другие родственники? Каково им будет? Посчитают, что погибла. Горе для них двойное будет, – мать, да дочь.
– И то верно, Миша, не сообразила я как-то умом своим бабьим. На эмоциях всё!
– Дней через пять, как всё образумится, поедем с тобой в город, в детдоме и возьмём сиротинушку.
– Вот и ладно, Миша. На том и порешили.
Там мама, ей больно!
К полудню Бийская телеграфная станция получила телеграмму от Барнаульской телеграфной станции, в которой говорилось о крупном пожаре, охватившем центральную часть города от улицы Кузнецкая на юге до улицы Павловская на севере, и от переулка Соборный на западе до улицы Набережная на востоке. Через полчаса поступила новая телеграмма с просьбой об оказании помощи, а ещё через час одно лишь слово: «Горим», после чего связь полностью прервалась.
Третий день с начала мая над Карагайкой кружили свинцовые тучи, изливающие из своей серой утробы смесь водяной пыли и мелкой снежной взвеси, отчего всем жителям посёлка казалось, что этому зябкому промозглому ненастью, навевающему скуку, не будет конца. А тут ещё пришло известие, в Барнауле пожар, уничтожающий не только город, но и уносящий человеческие жизни. О масштабах пожара не было известно ничего, лишь четвёртого мая пришли скудные разрозненные сведения, в которых говорилось о больших разрушениях и сотнях погибших людей. По руинам сгоревших домов и остовам крупных магазинов без крыш, дверей и оконных рам, ещё вчера блистающих большими стеклянными витринами на главной улице города, можно было судить, пожар был великий, – он не только уничтожил бо́льшую часть самого красивого города Западной Сибири, но и унёс сотни человеческих жизней.
– Вот и первый предвестник грозы, – говорили одни.
– То-то ещё будет! – отвечали другие.
Но и те и эти при этом вспоминали отречение царя, воцарение безвластия и разводили руками от бессилия, – невозможности что-либо изменить.
В подворье старшего Гапановича собрался стихийный сход. Все что-то говорили, утверждали и даже спорили, но по существу никто ничего не говорил,