лжи ее моленья.
Вы, в ноги бросьтесь ей
И, задыхаясь, плача…
С колен Ее, скорей!
Поднять. И не иначе.
Недосказанность
Как любим мы поэтов в переводе —
За недосказанностью тайных строк
Мы ищем суть и вдруг ответ находим!
Раздумьям, собственным, простой итог.
Путч, звучит как-то не по-русски
Когда утром 19 августа 1991 года по всем телевизионным программам вдруг зазвучала музыка Чайковского, сменяющаяся объявлениями о чрезвычайном положении, вся наша семья: муж, пятнадцатилетняя дочь, пятилетний сын и я, – в очередной раз возвращалась из отпуска на Сахалин и, как всегда, через Москву.
Я думаю, ни одному северному жителю и никогда не удастся объяснить, как город, который с самого раннего возраста он воспринимал, как последний рубеж перед счастьем вновь увидеть, например, бабушку, где-нибудь в Мариуполе, или море в Крыму, стал режимной зоной обязательной регистрации, для гражданина страны!
Эта страна – Россия. А город этот ее столица – Москва. Но в 91 мы еще жили в другой стране, и имя ее звучало по-другому, и сердце билось по-другому при упоминании этого имени: Союз Советских Социалистических Республик! Да, мы все «родом из СССР».
Мой муж, на тот момент идеологический работник, член КПСС, запретил нам покидать гостиницу, а сам немедленно куда-то уехал. Ну, а мы, не долго думая, сделали то же самое. Выйдя из метро на станции «Арбатская», мы услышали голос Бориса Николаевича Ельцина.
Запись его выступления звучала из усилителей магнитофона, выставленного в окошко кооперативного лотка. Речь, транслируемую на улицу, мы слушали вместе с все подходившими и подходившими людьми. Беспокойство улеглось.
Ельцин у власти – значит, нет ничего страшного. По проезжей части Калининского проспекта во всю ее ширину двигалась колонна москвичей. Мы присоединились, у пожилой женщины я спросила, куда идут эти люди. «В шестнадцать должны штурмовать Белый Дом. Идем защищать Ельцина».
Мы пошли тоже. Даже, тогда, когда идущая рядом женщина посетовала: «Куда же это вы с детьми?»
Не было тревоги и тогда, когда ближе к Белому Дому, у моста, мы увидели танки. Люки были открыты, каждый танк был облеплен несколькими десятками людей, уговаривавших военных не применять силу.
Заплакал сын, увидев людей, лежащих у гусениц. Мы находились у здания СЭВ, на больших стеклах его первого этажа мелом было написано: «Забьем снаряд мы в тушку Пуго…»
Этакая игра слов, одно из которых было фамилией министра обороны. Перед Белым Домом строили баррикады. Шел Дождь. На следующий день детей мы уже собой не взяли, хотя теперь, я думаю, это было тоже не разумно.
Во время митинга у стен Белого Дома, сзади и спереди, справа и слева, была многотысячная толпа, которая скандировала: «Ельцин! Ельцин!..»
И Борис Николаевич вышел. Речь его была короткой.
Его прикрывали вооруженные люди, держа перед ним пуленепро-биваемые экраны. Диктофон мой писал. Я поднимала над головой фотоаппарат, нажимала на кнопку спуска затвора. Потом на этих кадрах получилось