и никто не увидит, что мы разговариваем. Говорил он не спеша, с большими паузами, явно все еще под действием успокоительных. Я просто слушала; иногда, когда он замолкал, задавала вопрос, подталкивая его к разговору. Постепенно стала вырисовываться его история. После Афгана он, как и многие , прошёл курс реабилитации и сидел на антидепрессантах. Женился. Жена его поддерживала, как могла, и взяла часть кредита на своё имя, чтобы он занялся бизнесом. Обаятельный и общительный по натуре, «афганец» открыл риелторскую контору. Дело продвигалось неплохо, и они вскоре приобрели дорогой дом в хорошем районе, – тоже, разумеется, в кредит, с крупными месячными выплатами. Но наступил экономический кризис. С кризисом как строительный, так и риелторский бизнес пришли в упадок. Банкротство, развод, жена уехала к родителям. Он остался без дома, без машины и без работы. Помаялся, походил по инстанциям, но недолго, – выдержки на такие удары судьбы у него не было. Сел на лавочку и выпил все свои антидепрессивные «колёса». Так как на бомжа он еще не походил и одевался вполне прилично, то кому-то пришло в голову вызвать скорою для спящего на лавочке человека…
Он знал, что его, скорее всего, запрут на некоторое время в психушку, но по дороге к лифту храбрился и даже шутил с охранниками. Он оказался гигантского роста: сидя в кресле-каталке, он был лишь немного ниже меня, в полный рост стоящей рядом с ним. Несмотря на рост, этот человек был слаб, сломлен душевно и физически. Со мной и молодыми веселыми охранниками он чувствовал себя в безопасности и смеялся от души. Было очевидно, что, как только за ним закроется металлическая дверь, он расплачется, как ребенок, и ему опять дадут успокоительное.
Позже, работая медсестрой и имея дело с разного рода психическими отклонениями, я поняла, что правило «не разговаривай с пациентами» имеет под собой вполне объяснимое основание. Подчас, несмотря на спокойное и вежливое обращение, пациенты каждое слово воспринимали как оскорбление, срывались и буквально бросались на медперсонал. Не разговаривать было наилучшим выходом для первичного «пригляда» за пациентом, до обследования специалиста. Если бы моя санитарка позволила себе нарушить это правило, я бы ей непременно поставила на вид. Многие санитарочки – это будущие медсестры и врачи, которые подрабатывают в больнице во время учебы, и за их спинами уже есть курсы психологии и социологии. Тем не менее, этого недостаточно, и в руках буйных обычный карандаш становится оружием.
За работу сиделки мне платили четырнадцать долларов в час. Сейчас, в чине медсестры, я получала в два раза больше, а по контракту вообще платили в три раза больше, хоть и ответственности было хоть отбавляй. После получения лицензии медсестры я обнаружила, что врачебные обходы во многих медучреждениях совершаются не чаще, чем раз-два в месяц. Все остальное время медсестра за главного: осматривает пациентов, делает перевязки, решает, просит ли у врача антибиотик, брать тот или иной анализ, и так далее. Если медсестра вовремя