пришлось Матвееву лагерную баланду хлебать – накатилась война. Вышло так: освободили его по специальному постановлению Президиума Верховного Совета СССР. Едва успел в Ленинград – и клацнуло за ним немецкое блокадное кольцо. Пришел в управление НКВД на Литейном проспекте, попросился назад: «Прошу Вас вернуть меня в родную армию чекистов». Оставшиеся в живых сослуживцы похлопали бывшего арестанта по плечу: всякое, мол, бывает. И поручили заведовать внутренней тюрьмой – из огня, что называется, да в полымя. Всю войну то дрова доставал, то продукты. Даже орденом Ленина наградили за добросовестную службу.
Страшной зимой 1942 года вспомнил про Донгер: жива ли? Побрел по известному адресу и застал ее «опухшей от голода» [9]. Разговорились. Изольда все о близкой смерти плакалась, а потом вдруг про Александра Поликарпова спросила: «А правда, что он после твоего ареста написал какое-то письмо и застрелился?» Грубо оборвал ее: «Не твое дело!» [7] И жалко стало эту красивую умирающую стерву: погибнет ни за что ни про что. Пообещал переправить ее в тыл на Большую землю. Слово свое сдержал.
Все-таки роковой женщиной была эта Донгер: многие ее любили, но никому не принесла она счастья. Своего третьего мужа довела до того, что тот в разгромленную Германию бежал, лишь бы быть подальше от нее. Привозил оттуда меховые шубки да шелковые платья. А Изольда про богатого дружка ему талдычила:
«У него сундуки полны, причем не с немецкими вещами, как ты привозишь, а американские отрезы, золото и бриллианты. Он рассказывал, что когда он приехал в квартиру, то бриллианты в вазах так и стояли. Ты знаешь, сколько у него пар золотых часов? Он мне в подарок на день рождения принес дамские золотые часы, все усыпанные бриллиантами!» [ю]
И требовала себе таких же подарков.
В конце концов попался бедный муженек, а следом и ее арестовали «за пропаганду прогерманских националистических взглядов, клевету на русский народ и советскую действительность» [11]. Если б знал солдат, с кем гулял! А Донгер козыряла на допросах чем могла. Поэтому и Михаила Матвеева как дружка своего старинного преподнесла. Допросили чекиста: что знаешь – говори! Ничего-то он, кроме печки, не знал, но понял: охмурила его дура, приворожила, и теперь придется расплачиваться сполна. Но второй раз в тюрьме сидеть? Ну уж дудки! И взмолился Матвеев об отставке, только бы все по-тихому. Отставку дали, учтя заслуги.
Вышел Михаил из Большого дома НКВД на Литейном, добрел до Невского проспекта, где начинал мальчиком на побегушках. Может, вспомнил отца-мать по дороге. И дом свой деревенский. И всю жизнь свою революционную, начавшуюся у стен Зимнего дворца. И тысячи расстрелянных им на далеких Соловках в Белом море. Но скорее всего, ничегошеньки не вспомнил Михаил Матвеев. Ни в чем не усомнился он, солдат Революции, беспрекословно исполнявший ее кровавые приказы. А в 1971 году помер и, кажется, ни разу не перевернулся в гробу.
1. Автобиография, датированная 28.09.1938 г. (архивное личное дело Матвеева М.Р. № 11