произнести ни слова, как вниз по трапу спустились шумные шаги, и в салон бурно ворвался Лефарж. Лицо его было налито кровью, глаза смотрели стеклянным взглядом, как у пьяного, и жилы на висках вздулись, как веревки.
– Готовьте детей! – крикнул он, бросаясь к себе в каюту. – Будьте все наготове, – снаряжают лодки. Проклятие! Куда девались бумаги?
Им слышно было, как он яростно роется у себя в каюте, разыскивая те бумаги, которыми хозяин корабля дорожит больше жизни; и, собирая их, он продолжал выкрикивать приказания относительно детей, Он казался помешанным, и действительно наполовину обезумел при мысли об одном ужасном грузе, который находился в трюме…
На палубе, под командой штурмана, матросы делали свое дело, не подозревая о том, что скрывалось в трюме. С лодок сняли покрышки и поместили в них бочонки с водой и мешки с сухарями. Шлюпка уже висела у баканцев, и Пэдди Баттон укладывал в нее бочонок с водой, когда на палубу взбежал Лефарж. За ним спешила Станнард с Эммелиной на руках, и Лестрэндж, державший Дика за руку. Шлюпка была более крупных размеров, чем обыкновенно, и снабжена небольшой мачтой и люгерным парусом. Баттон только-что норовил повернуть обратно, когда капитан схватил его за плечи.
– В шлюпку, живо! – крикнул он, – и греби, что есть духу, отведи детей с пассажирами за милю, две мили, три мили от судна…
– Но, капитан, я оставил скрипку…
Лефарж толкнул старого матроса, как бы желая швырнуть его в море. Минуту спустя Баттон был уже в лодке. Ему подали Эммелину, которая прижимала к груди что-то, завернутое в старый платок, затем Дика, после чего помогли спуститься и самому Лестрэнджу.
– Нет больше места! – крикнул Лефарж. – Спускайте, спускайте!
Шлюпка скользнула к тихому голубому морю, поцеловалась с ним и поплыла.
Надо вам знать, что при отбытии из Бостона, Баттон много околачивался на набережной, благодаря тому, что ему не на что было пойти в трактир. Поэтому-то он кое-что проведал про груз корабля, чего не знали остальные. Не успел он взяться за весла, как это сознание озарило его ум убийственным светом. Он гикнул так, что оба матроса спускавшие шлюпку, перегнулись через борт.
– Ребята!
– Ну, что там?
– Спасайся кто может, – я сейчас вспомнил – в трюме два бочонка с порохом!
Потом навалился на весла, как никто еще не делал до него.
У Лестрэнджа потемнело в глазах. Дети ничего не знали о порохе, и, хотя слегка испуганные переполохом, находили очень забавным сидеть в лодке, так близко к синему морю.
Дик опустил палец в воду, чтобы почувствовать, как она струится – любимое развлечение детей, – а Эммелина, вложив ручонку в руку дяди, наблюдала за Баттоном со степенным удовольствием.
И точно, было на что посмотреть. Душа старого матроса была полна трагического ужаса. Кельтское воображение уже слышало взрыв судна, видело шлюпку и самого себя разорванным на кусочки, – мало того, видело ад и чертей, жарящих грешное его тело.
Но злополучное – а может быть, и счастливое – его лицо не было