тумане, конечно! – где же нам еще быть? Ты только не бойся.
– Я не боюсь, но Эм вся трясется.
– Дай ей мою куртку, – сказал гребец, приостанавливаясь и скидывая куртку. – А когда закутаешь ее, давай крикнем все трое вместе как следует.
Он протянул куртку, и невидимая рука взяла ее. В ту же минуту раздался оглушительный взрыв, потрясший небо и океан.
– Поехал!.. – произнес Баттон, – и моя старая скрипка вместе с ним. – Не бойтесь, дети, это стреляют из пушки для забавы. А теперь, давайте все гикнем вместе. Готовы вы?
– Здесь! – отозвался Дик, подхватывавший все выражения матросов.
– Ге-е-ей! – завопил Пэдди.
– Гей! гей! – пискнули Дик и Эммелина.
Послышался слабый отклик, но трудно было определить, откуда он идет. Пэдди погреб еще немного, потом остановился. Было так тихо, что ясно слышался всплеск воды, рассеченной носом шлюпки при последнем взмахе весел. Затем все смолкло, и безмолвие сомкнулось вокруг них, подобно роковому кольцу.
Падавший сверху тусклый свет непрерывно менялся, в то время как шлюпка скользила в пластах тумана.
Большой морской туман не бывает однородным: густота его меняется, у него имеются свои улицы, свои просветы, в виде белых пещер, свои плотные утесы, и все это движется и перемещается как бы по мановению волшебника. Он также обладает тем колдовским свойством, которое усиливается с приближением ночи.
А солнце, когда бы только они могли его видеть, уже скрылось за горизонтом.
Снова они стали звать. Но ответа не было.
– Что толку реветь, как быки, когда имеешь дело с глухими тетерями, – сказал старый матрос, и тут же снова гикнул, но снова без результата.
– Мистер Баттон, – послышался голос Эммелины, – мне страшно.
– Погоди минутку, тут где-то на дне старый платок, – я заверну тебя в него.
Он осторожно подполз к девочке и взял eе на колени.
– Не хочу платка, – сказала Эммелина, – мне не так страшно в вашей куртке. – Грубая, пропитанная табаком куртка, почему-то придавала ей мужества.
– Ну, ладно. А тебе не холодно, Дикки?
– Нет, я залез в папино пальто, он оставил его здесь.
Баттон стал вполголоса напевать ирландскую колыбельную песенку, которая сливалась в его памяти с дождем и ветром родного побережья, запахом горящего торфа, хрюканьем свиньи и поскрипыванием колыбели.
Шохин, шохин, шохин, шохин,
Шо – ху – ло, шо – ху – ло.
Шохин, шохин, шохин, шохин,
Замолчи, ребенок, о…
– Заснула, – тихо проговорил он, укладывая размякшую фигурку рядом с Диком. Потом сунул руку в карман за трубкой. Но трубка с табаком осталась в кармане куртки, а в куртке находилась Эммелина, которую не полагалось будить.
Теперь ко мгле тумана прибавилась ночная тьма. Гребцу ничего не было видно. Он чувствовал себя заблудившимся душой и телом, боялся тумана, боялся призраков.
В таком-то тумане, в Дунбегской бухте обычно слышались крики и хохот сирен, сбивающих с пути несчастных рыбаков. Сирены не то, чтобы совсем зловредны,