к Стукачеву, – решил он. – А все важное – на потом. Усеется еще. Ночью, вот когда следует принимать решения. Ночь – время преступлений, тайных встреч и расставаний, время воров и убийц. И время мертвых. Мое время. Я же сегодня дежурю!”
Павел вышел из ординаторской.
Сгладить впечатление от своего раздражения – его задача, устало думал Павел, без стука открывая дверь:
– Это я.
Комната отдыха врачей находилась в начале длинного больничного коридора. И именно там доктора-ординаторы проводили свое и рабочее и свободное время, пренебрегая иными служебными помещениями. Там они переодевались: осенью сушили на батареях мокрые носки, а летом – легкие хлопчатобумажные штаны, пропитанные потом. Там они могли немного передохнуть после тяжелой операции: выпить чашку кофе, покурить, засмотревшись в окно, и, переживая о больном, проглотить, не почувствовав вкуса, стакан водки. Там кушали, оставляя недоеденное – на завтра, а объедки – тараканам. Там отдыхали: вяло разгадывали кроссворды, почитывали детективные романы в потрепанных обложках, дремали. Там же отправляли свои естественные надобности – писать в раковину, установленную на удобной высоте, считалось делом общепринятым.
– Проходите, Павланрейч.
Павел поморщился, вдохнув спертый, застоявшийся воздух, вобравший в себя дым отечественных сигарет и ванильный аромат греческого коньяка “Арго” ставропольского разлива и, с трудом проглотив тот ком, что внезапно подкатил к глотке, спросил, придав вопросу веселую, шутейную интонацию:
– Ну, друзья, а у вас еще осталось? Угостите?
И тоже работал телевизор. Будто еще один болтливый собеседник в компании. И настроен он был на тот же канал.
– Осталось. Присоединяйтесь.
Дружеских отношений со своими подчиненными Родионов не поддерживал. Наладить таковые не хотел, но… тайные помыслы стоят выше явных – он желал, чтобы именно сегодня и Бабенко, и Стукачев, и каждый, с кем он невольно или по надобности еще столкнется… встретится или распрощается в этот не очень удачный октябрьский день забыли бы о том, как он был зол и встревожен.
– Присоединяйтесь, – повторил вслед за Стукачевым Бабенко.
В больнице пили чаще всего на ходу и не по поводу, а только потому, что было что – коньяка было море. И от этого факта просто не куда было деться. И поэтому угостить жаждущего, налить случайно пришедшему, подарить бутылку дорого коньку за просто так, ему – надо, а тебя – воротит, вовсе не считалось проявлением щедрости. Источник выпивки – больные – казался не иссекаемым. И хотя навязчивое представление населения о том, что врач за бутылку готов тратить свои время, нервы, силы, здоровье раздражало неимоверно, бороться с этой традицией было бесполезно. Гонорар принимался, а суррогат, который порой попадался, врачи не пили, а использовали в качестве омывателя ветровых стекол.
Иногда Родионов присоединялся. А сегодня – все как обычно.
Он вошел и, улыбнувшись и хлопнув