и вдруг скучно стало. Дай, думаю, вспомню молодость. Танцую, весь десяток трижды крутанул, закончил, а они на меня смотрят. Игрушки бросили, молчат и смотрят. Все, даже девчонка. И я на них смотрю, дурак дураком. А потом уходить собрался, от калитки глянул через плечо: встали. Сперва твой Дрона, за ним – мои. И зашагали. Да не просто зашагали… Дошло, птица-Жаворонок?!
Вместо ответа я подошел к загородке, знаком отослал апсару-няньку в сторонку и хлопнул в ладоши. Дети гурьбой подползли ко мне на четвереньках – видимо, ходить им уже надоело. Я высоко поднял чашу, которую, как выяснилось, машинально захватил с собой, привлек внимание малышей и грохнул сосудом оземь. Затем поднял пригоршню черепков и высыпал к детям, через бортик загородки.
– Порежутся! – обеспокоенно вскрикнула нянька, но я предупреждающе махнул на нее рукой.
Не лезь, когда не просят!
Секундой позже я подбежал к апсаре, отобрал у нее куколку-голыша и, вернувшись, швырнул игрушку вслед за черепками.
За моей спиной гулко дышал подошедший Шарадван. Будто его знание Веды Лука только сейчас сказалось на глотке, заставив ее хрипеть и клокотать.
– Птица…– бормотнул он и осекся.– Птица-Жаворонок… ведь это…
Я молчал и наблюдал, как трое детей увлеченно раскладывают черепки, смешивая песок с собственным потом и остатками медвянки, делают лепешки и складывают по одной в каждый черепок; а малыш-Дрона шустро отползает в сторонку, подбирает куколку и кладет ее в центр… свастики.
Если провести воображаемые линии между черепками, получалась именно свастика.
– Птица-Жаворонок! Ведь это же… Восьмичашье!
– Ты прав, мой большой друг,– не оборачиваясь, подтвердил я.– Ты прав, мой замечательный брахман. Это именно Восьмичашье. Обряд Ашта-Капала, дарение погребальному огню рисовых лепешек в черепках от разбитого жертвенного сосуда. Я тебе тоже вчера хотел сказать, да забыл…
Апсара бестолково моргала, переводя взгляд с троих играющих малышей на двух взрослых мужчин.
Которые хохотали неистово, взахлеб, как умеют лишь дети.
– Ваш мальчик,– смущаясь, тихо сказала апсара,– ваш Дрона… вы знаете, он никогда не плачет.
– Да? – я вытер слезы, пропустив мимо ушей слова апсары и их скрытый смысл, если он там был.– Пускай смеется! Жить надо весело, красавица!
– Нет, великий мудрец,– покачала головой апсара.– Он не смеется. Я полагала, вы должны знать…
Рядом охнул Шарадван.
Не спится… верней, не спалось.
Конечно, я просто-напросто путаю времена. Сижу на балконе, думаю непонятно о чем, пишу же о событиях получасовой давности, об одной из самых странных ночей своей жизни…
Кстати, я жив?
Смешной вопрос для толстого самонадеянного брахмана. Для Зловещего Мудреца из райских садов Вайкунтхи… Смейся, Жаворонок! Разевай рот, издавай утробные звуки, сотрясайся телом! Интересно,